Потратьте пару минут,почитайте рассказ В.Шукшина.
Многое проясняет в наших форумных дискуссиях...Да и вообще,писатель он от Бога!

Василий Шукшин. Срезал

К старухе Агафье Журавлёвой приехал сын Константин Иванович. С женой и дочерью. Попроведовать, отдохнуть.
Деревня Новая — небольшая деревня, а Константин Иванович ещё на такси прикатил, и они ещё всем семейством долго вытаскивали чемоданы из багажника... Сразу вся деревня узнала: к Агафье приехал сын с семьёй, средний, Костя, богатый, учёный.
К вечеру узнали подробности: он сам — кандидат, жена — тоже кандидат, дочь — школьница. Агафье привезли электрический самовар, цветастый халат и деревянные ложки.
Вечером же у Глеба Капустина на крыльце собрались мужики. Ждали Глеба. Про Глеба надо сказать, чтобы понять, почему у него на крыльце собрались мужики и чего они ждали.
Глеб Капустин — толстогубый, белобрысый мужик сорока лет, начитанный и ехидный. Как-то так получилось, что из деревни Новой, хоть она небольшая, много вышло знатных людей: один полковник, два лётчика, врач, корреспондент... И вот теперь Журавлёв — кандидат. И как-то так повелось, что, когда знатные приезжали в деревню на побывку, когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ — слушали какие-нибудь дивные истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался, — тогда-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя. Многие этим были недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб Капустин срежет знатного. Даже не то что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом уж — вместе — к гостю. Прямо как на спектакль ходили. В прошлом году Глеб срезал полковника — с блеском, красиво. Заговорили о войне 1812 года... Выяснилось, полковник не знает, кто велел поджечь Москву. То есть он знал, что какой-то граф но фамилию перепутал, сказал — Распутин. Глеб Капустин коршуном взмыл над полковником... И срезал. Переволновались все тогда, полковник ругался... Бегали к учительнице домой — узнавать фамилию графа-поджигателя. Глеб Капустин сидел красный в ожидании решающей минуты и только повторял:
«Спокойствие, спокойствие, товарищ полковник, мы же не в Филях, верно?»
Глеб остался победителем; полковник бил себя кулаком по голове и недоумевал. Он очень расстроился. Долго потом говорили в деревне про Глеба, вспоминали, как он только повторял: «Спокойствие, спокойствие товарищ полковник, мы же не в Филях». Удивлялись на Глеба. Старики интересовались — почему он так говорил.
Глеб посмеивался. И как-то мстительно щурил свои настырные глаза. Все матери знатных людей в деревне не любили Глеба. Опасались. И вот теперь приехал кандидат Журавлёв...
Глеб пришёл с работы (он работал на пилораме), умылся, переоделся... Ужинать не стал. Вышел к мужикам на крыльцо. Закурили... Малость поговорили о том о сём — нарочно не о Журавлёве. Потом Глеб раза два посмотрел в сторону избы бабки Агафьи Журавлёвой. Спросил:
— Гости к бабке приехали?
— Кандидаты!
— Кандидаты? — удивился Глеб. — О-о!.. Голой рукой не возьмёшь.
Мужики посмеялись: мол, кто не возьмёт, а кто может и взять. И посматривали с нетерпением на Глеба.
— Ну, пошли попроведаем кандидатов, — скромно сказал Глеб.
И пошли. Глеб шёл несколько впереди остальных, шёл спокойно, руки в карманах, щурился на избу бабки Агафьи, где теперь находились два кандидата. Получалось вообще-то, что мужики ведут Глеба. Так ведут опытного кулачного бойца, когда становится известно, что на враждебной улице объявился некий новый ухарь.
Дорогой говорили мало.
— В какой области кандидаты? — спросил Глеб.
— По какой специальности? А чёрт его знает... Мне бабёнка сказала — кандидаты. И он и жена...
— Есть кандидаты технических наук, есть общеобразовательные, эти в основном трёпалогией занимаются.
— Костя вообще-то в математике рубил хорошо, — вспомнил кто-то, кто учился с Костей в школе. — Пятёрочник был.
Глеб Капустин был родом из соседней деревни и здешних знатных людей знал мало.
— Посмотрим, посмотрим, — неопределённо пообещал Глеб. — Кандидатов сейчас как нерезаных собак.
— На такси приехал...
— Ну, марку-то надо поддержать!.. — посмеялся Глеб.
Кандидат Константин Иванович встретил гостей радостно, захлопотал насчёт стола...
Гости скромно подождали, пока бабка Агафья накрыла стол, поговорили с кандидатом, повспоминали, как в детстве они вместе...
— Эх, детство, детство! — сказал кандидат. — Ну, садитесь за стол, друзья. Все сели за стол. И Глеб Капустин сел. Он пока помалкивал. Но — видно было — подбирался к прыжку. Он улыбался, поддакнул тоже насчёт детства, а сам всё взглядывал на кандидата — примеривался.
За столом разговор пошёл дружнее, стали уж вроде и забывать про Глеба Капустина... И тут он попёр на кандидата.
— В какой области выявляете себя? — спросил он.
— Где работаю, что ли? — не понял кандидат.
— Да.
— На филфаке.
— Философия?
— Не совсем... Ну, можно и так сказать.
— Необходимая вещь. — Глебу нужно было, чтоб была — философия. Он оживился. — Ну, и как насчёт первичности?
— Какой первичности? — опять не понял кандидат. И внимательно посмотрел на Глеба. И все посмотрели на Глеба.
— Первичности духа и материи. — Глеб бросил перчатку. Глеб как бы стал в небрежную позу и ждал, когда перчатку поднимут.
Кандидат поднял перчатку.
— Как всегда, — сказал он с улыбкой. — Материя первична...
— А дух?
— А дух — потом. А что?
— Это входит в минимум? — Глеб тоже улыбался. — Вы извините, мы тут... далеко от общественных центров, поговорить хочется, но не особенно-то разбежишься — не с кем. Как сейчас философия определяет понятие невесомости?
— Как всегда определяла. Почему — сейчас?
— Но явление-то открыто недавно. — Глеб улыбнулся прямо в глаза кандидату. — Поэтому я и спрашиваю. Натурфилософия, допустим, определит это так, стратегическая философия — совершенно иначе...
— Да нет такой философии — стратегической! — заволновался кандидат. — Вы о чём вообще-то?
— Да, но есть диалектика природы, — спокойно, при общем внимании продолжал Глеб. — А природу определяет философия. В качестве одного из элементов природы недавно обнаружена невесомость. Поэтому я и спрашиваю: растерянности не наблюдается среди философов?
Кандидат искренне засмеялся. Но засмеялся один... И почувствовал неловкость. Позвал жену:
— Валя, иди, у нас тут... какой-то странный разговор!
Валя подошла к столу, но кандидат Константин Иванович всё же чувствовал неловкость, потому что мужики смотрели на него и ждали, как он ответит на вопрос.
— Давайте установим, — серьёзно заговорил кандидат, — о чём мы говорим.
— Хорошо. Второй вопрос: как вы лично относитесь к проблеме шаманизма в отдельных районах Севера?
Кандидаты засмеялись. Глеб Капустин тоже улыбнулся. И терпеливо ждал, когда кандидаты отсмеются.
— Нет, можно, конечно, сделать вид, что такой проблемы нету. Я с удовольствием тоже посмеюсь вместе с вами... — Глеб опять великодушно улыбнулся. Особо улыбнулся жене кандидата, тоже кандидату, кандидатке, так сказать. — Но от этого проблема как таковая не перестанет существовать. Верно?
— Вы серьёзно всё это? — спросила Валя.
— С вашего позволения, — Глеб Капустин привстал и сдержанно поклонился кандидатке. И покраснел. — Вопрос, конечно, не глобальный, но, с точки зрения нашего брата, было бы интересно узнать.
— Да какой вопрос-то? — воскликнул кандидат.
— Твоё отношение к проблеме шаманизма. — Валя опять невольно засмеялась. Но спохватилась и сказала Глебу: — Извините, пожалуйста.
— Ничего, — сказал Глеб. — Я понимаю, что, может, не по специальности задал вопрос...
— Да нет такой проблемы! — опять сплеча рубанул кандидат. Зря он так. Не надо бы так.
Теперь засмеялся Глеб. И сказал:
— Ну, на нет и суда нет!
Мужики посмотрели на кандидата.
— Баба с возу — коню легче, — ещё сказал Глеб. — Проблемы нету, а эти... — Глеб что-то показал руками замысловатое, — танцуют, звенят бубенчиками... Да? Но при желании... — Глеб повторил: — При же-ла-нии их как бы нету. Верно? Потому что, если... Хорошо! Ещё один вопрос: как вы относитесь к тому, что Луна тоже дело рук разума?
Кандидат молча смотрел на Глеба.
Глеб продолжал:
— Вот высказано учёными предположение, что Луна лежит на искусственной орбите, допускается, что внутри живут разумные существа...
— Ну? — спросил кандидат. — И что?
— Где ваши расчёты естественных траекторий? Куда вообще вся космическая наука может быть приложена?
Мужики внимательно слушали Глеба.
— Допуская мысль, что человечество всё чаще будет посещать нашу, так сказать, соседку по космосу, можно допустить также, что в один прекрасный момент разумные существа не выдержат и вылезут к нам навстречу. Готовы мы, чтобы понять друг друга?
— Вы кого спрашиваете?
— Вас, мыслителей...
— А вы готовы?
— Мы не мыслители, у нас зарплата не та. Но если вам это интересно, могу поделиться, в каком направлении мы, провинциалы, думаем. Допустим, на поверхность Луны вылезло разумное существо... Что прикажете делать? Лаять по-собачьи? Петухом петь?
Мужики засмеялись. Пошевелились. И опять внимательно уставились на Глеба.
— Но нам, тем не менее, надо понять друг друга. Верно? Как? — Глеб помолчал вопросительно. Посмотрел на всех. — Я предлагаю: начертить на песке схему нашей солнечной системы и показать ему, что я с Земли, мол. Что, несмотря на то что я в скафандре, у меня тоже есть голова и я тоже разумное существо. В подтверждение этого можно показать ему на схеме, откуда он: показать на Луну, потом на него. Логично? Мы, таким образом, выяснили, что мы соседи. Но не больше того! Дальше требуется объяснить, по каким законам я развивался, прежде чем стал такой, какой есть на данном этапе...
— Так, так. — Кандидат пошевелился и значительно посмотрел на жену. — Это очень интересно: по каким законам?
Это он тоже зря, потому что его значительный взгляд был перехвачен; Глеб взмыл ввысь... И оттуда, с высокой выси, ударил по кандидату. И всякий раз в разговорах со знатными людьми деревни наступал вот такой момент — когда Глеб взмывал кверху. Он, наверно, ждал такого момента, радовался ему, потому что дальше всё случалось само собой.
— Приглашаете жену посмеяться? — спросил Глеб. Спросил спокойно, но внутри у него, наверно, всё вздрагивало. — Хорошее дело... Только, может быть, мы сперва научимся хотя бы газеты читать? А? Как думаете? Говорят, кандидатам это тоже не мешает...
— Послушайте!..
— Да мы уж послушали! Имели, так сказать, удовольствие. Поэтому позвольте вам заметить, господин кандидат, что кандидатство — это ведь не костюм, который купил — и раз и навсегда. Но даже костюм и то надо иногда чистить. А кандидатство, если уж мы договорились, что это не костюм, тем более надо... поддерживать. — Глеб говорил негромко, но напористо и без передышки — его несло. На кандидата было неловко смотреть: он явно растерялся, смотрел то на жену, то на Глеба, то на мужиков... Мужики старались не смотреть на него. — Нас, конечно, можно тут удивить: подкатить к дому на такси, вытащить из багажника пять чемоданов... Но вы забываете, что поток информации сейчас распространяется везде равномерно. Я хочу сказать, что здесь можно удивить наоборот. Так тоже бывает. Можно понадеяться, что тут кандидатов в глаза не видели, а их тут видели — кандидатов, и профессоров, и полковников. И сохранили о них приятные воспоминания, потому что это, как правило, люди очень простые. Так что мой вам совет, товарищ кандидат: почаще спускайтесь на землю. Ей-богу, в этом есть разумное начало. Да и не так рискованно: падать будет не так больно.
— Это называется — «покатил бочку», — сказал кандидат, — Ты что, с цепи сорвался? В чём, собственно...
— Не знаю, не знаю, — торопливо перебил его Глеб, — не знаю, как это называется — я в заключении не был и с цепи не срывался. Зачем? Тут, — оглядел Глеб мужиков, — тоже никто не сидел — не поймут. А вот и жена ваша сделала удивлённые глаза... А там дочка услышит. Услышит и «покатит бочку» в Москве на кого-нибудь. Так что этот жаргон может... плохо кончиться, товарищ кандидат. Не все средства хороши, уверяю вас, не все. Вы же, когда сдавали кандидатский минимум, вы же не «катили бочку» на профессора. Верно? — Глеб встал. — И «одеяло на себя не тянули». И «по фене не болтали». Потому что профессоров надо уважать — от них судьба зависит, а от нас судьба не зависит, с нами можно «по фене болтать». Так? Напрасно. Мы тут тоже немножко... «микитим». И газеты тоже читаем, и книги, случается, почитываем... И телевизор даже смотрим. И, можете себе представить, не приходим в бурный восторг ни от КВН, ни от «Кабачка «13 стульев». Спросите, почему? Потому что там — та же самонадеянность. Ничего, мол, всё съедят. И едят, конечно, ничего не сделаешь. Только не надо делать вид, что все там гении. Кое-кто понимает... Скромней надо.
— Типичный демагог-кляузник, — сказал кандидат, обращаясь к жене. — Весь набор тут...
— Не попали. За всю свою жизнь ни одной анонимки или кляузы ни на кого не написал. — Глеб посмотрел на мужиков: мужики знали, что это правда. — Не то, товарищ кандидат. Хотите, объясню, в чём моя особенность?
— Хочу, объясните.
— Люблю по носу щёлкнуть — не задирайся выше ватерлинии! Скромней, дорогие товарищи...
— Да в чём же вы увидели нашу нескромность? — не вытерпела Валя. — В чём она выразилась-то?
— А вот когда одни останетесь, подумайте хорошенько. Подумайте — и поймёте. — Глеб даже как-то с сожалением посмотрел на кандидатов. — Можно ведь сто раз повторить слово «мёд», но от этого во рту не станет сладко. Для этого не надо кандидатский минимум сдавать, чтобы понять это. Верно? Можно сотни раз писать во всех статьях слово «народ», но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленней, что ли. А то легко можно в дураках очутиться. До свиданья. Приятно провести отпуск... среди народа. — Глеб усмехнулся и не торопясь вышел из избы. Он всегда один уходил от знатных людей.
Он не слышал, как потом мужики, расходясь от кандидатов, говорили:
— Оттянул он его!.. Дошлый, собака. Откуда он про Луну-то так знает?
— Срезал.
— Откуда что берётся!
И мужики изумлённо качали головами.
— Дошлый, собака, причесал бедного Константина Иваныча... А?
— Как миленького причесал! А эта-то, Валя-то, даже рта не открыла.
— А что тут скажешь? Тут ничего не скажешь. Он, Костя-то, хотел, конечно, сказать... А тот ему на одно слово — пять.
— Чего тут... Дошлый, собака!
В голосе мужиков слышалась даже как бы жалость к кандидатам, сочувствие. Глеб же Капустин по-прежнему неизменно удивлял. Изумлял, восхищал даже. Хоть любви, положим, тут не было. Нет, любви не было. Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил ещё.
Завтра Глеб Капустин, придя на работу, между прочим (играть будет), спросит мужиков:
— Ну, как там кандидат-то?
И усмехнётся.
— Срезал ты его, — скажут Глебу.
— Ничего, — великодушно заметит Глеб. — Это полезно. Пусть подумает на досуге. А то слишком много берут на себя

Класс

классика. помиццо, даже Замазеев аппелировал к сему чудному рассказу

Вот так между строк и видишь - дины,импеданс,серебро,мощА...
А еще ж и Чехов есть,Антон Палыч...
Вот,например,фраза,с которой можно начинать любую дискуссию на форуме:
"Я не согласен
касательно Ваших умственных идей, потому что живу и питаюсь одной только
наукой, которую провидение дало роду человеческому для вырытия из недр мира
видимого и невидимого драгоценных металов, металоидов и бриллиантов, но
все-таки простите меня, батюшка, насекомого еле видимого, если я осмелюсь
опровергнуть по-стариковски некоторые Ваши идеи касательно естества природы." ;)

(01-08-2010 14:53)Михайло link писал(а):классика. помиццо, даже Замазеев аппелировал к сему чудному рассказу

Миша,по-моему,это я в диалоге с Юрой советовал обратиться к классике.Да не важно,главное - читать!

(01-08-2010 14:56)yur link писал(а):[quote author=Михайло link=topic=26302.msg470281#msg470281 date=1280663639]
классика. помиццо, даже Замазеев аппелировал к сему чудному рассказу

Миша,по-моему,это я в диалоге с Юрой советовал обратиться к классике.Да не важно,главное - читать!
[/quote]

и не говори, и не говори

Спасибо!

Вот за что люблю активных и грамотных!!!
Вот Эдирол 12 за полчаса в двадцати ветках отметился,как Ульянов\Ленин\ с заметками типа "Sic!"...Кто?Что?Нахера?...А вот активный!!! Ай молодца!Вот бы все так правила читали и набирали необходимые 20 постов для каких-то тайных своих затей!Ну,посмотрим,чем наш Эдирол12 будет заниматься........
П.С.А текст в посте№1 все же почитайте,г-н Эдирол.Мало ли...

Спасибо ТС за отличный рассказ В.М. Шукшина. Есть над чем подумать.
Думается, что уважаемый мною Yur не будет против, если к его рассказу добавлю вот этот:
Г.К. Честертон
Если бы мне дали прочитать одну проповедь...
Если бы мне дали прочитать только одну проповедь, я говорил бы о гордыне.

Чем больше я живу, чем больше вижу, как живут и пытаются жить в наше время, тем более убеждаюсь в правоте старого церковного учения о том, что все зло началось с притязания на первенство, когда само небо раскололось от одной высокомерной усмешки [1].

Как ни странно, почти все отвергают это учение в теории и принимают на практике. Современным людям кажется, что богословское понятие гордыни бесконечно далеко от них; и если говорить о богословском понятии, то так оно и есть. Но суть его, сердцевина бесконечно им близка, потому они и не могут его разглядеть. Оно вплелось в их мысли, поступки и навыки, я даже сказал бы, слилось с их телом, и они принимают его, сами о том не ведая. Нет на свете истины, столь чуждой всем в теории и столь близкой на деле.

Чтобы в этом убедиться, проведем не очень серьезный, хотя и довольно приятный опыт. Представим себе, что читатель (а еще лучше — писатель) отправился в кабак или другое место, где встречаются и болтают люди. На худой конец сойдут и трамвай, и метро, хотя в них, конечно, нельзя болтать так долго, как в старом добром кабачке.

Во всяком случае, представим себе место, где собираются люди, большею частью бедные (ведь бедных на свете больше), иногда — относительно обеспеченные, но все до единого, как говорят наши снобы, простые.

Представим себе, что экспериментатор, вежливо приблизившись к ним, скажет непринужденно: «По мнению богословов, промыслительная гармония была нарушена, а радость и полнота бытия — замутнены, когда один из высших ангелов перестал довольствоваться поклонением Господу и пожелал сам стать объектом поклонения».

Потом он обведет слушателей выжидательным взглядом, но одобрения не дождется. Можно смело предположить, что отклики не будут отличаться связностью, а догматической ценности и поучительности а них окажется не больше, чем в нашем принудительном образовании. Более того, если экспериментатор выразит эту истину проще и скажет, что гордыня — тягчайший из смертных грехов, недовольным слушателям покажется, что он лезет к ним с проповедью.

На самом же деле он сказал им то, что думают они сами или, в худшем случае, хотят, чтобы думали другие.

Представим себе, что экспериментатор не успокоился на этом. Представим себе, что он — или, допустим, я — выслушает и, может быть, даже запишет в блокнот то, о чем говорят эти самые простые люди. Если он настоящий ученый с блокнотом, вполне может статься, что он до сих пор никогда не видывал обычных людей.

Однако, если он внимательно к ним отнесется, он заметит, что и о друзьях, и о недругах, и просто о знакомых они говорят приблизительно в одном и том же тоне — незлобиво и обстоятельно, хотя никак не беспристрастно.

Он услышит немало ссылок на всем известные слабости, которые есть у Джорджа, и немало оправданий им, и даже уловит оттенок гордости в рассказе о том, как Джордж напился и провел полисмена. Он узнает, что о прославленном дураке говорят с почти любовной усмешкой; и чем беднее собравшиеся, тем более проявят они истинно христианской жалости к тем, кто «влип».

И вот, по мере того как всех этих грешников вызывает из небытия заклинание сплетен, экспериментатор начинает догадываться, что один тип людей, по-видимому только один тип, может быть только одного человека здесь не любят. О нем говорят иначе; стоит назвать его — и все замкнутся, и в комнате станет холодней.

Такая реакция удивит ученого, тем более что ни одна из общественных или антиобщественных теорий нашего века не подскажет, чем же этот человек плох. Наконец ему удастся вывести, что одиозное лицо ошибочно полагает, будто вся улица или даже весь мир принадлежит ему. И тут кто-нибудь скажет: «Вздумал, видите ли, что он сам Господь Бог!»

Тогда ученый может закрыть свой блокнот и покинуть место опыта, заплатив, конечно, за напитки, заказанные в научных целях. Он доказал свой тезис. Он нашел то, что искал. Полупьяный кабацкий завсегдатай с безупречной точностью повторил богословское определение Сатаны.

Гордыня — столь сильный яд, что она отравляет не только добродетели, но и грехи. Именно это чувствуют люди в кабаке, когда, оправдывая бабника, мошенника и вора, осуждают того, кто, казалось бы, так похож на Господа. Да и все мы, в сущности, знаем, что коренной грех — гордыня — утверждает другие грехи, придает им форму.

Можно быть легкомысленным, распутным, развратным; можно, в ущерб своей душе, давать волю низким страстям — и все же в кругу мужчин прослыть неплохим, а то и верным другом.

Но если такой человек сочтет свою слабость силой, все тут же изменится. Он станет соблазнителем, ничтожнейшим из смертных и вызовет законную гадость других мужчин.

Можно по своей природе быть ленивым и безответственным, забывать о долгах и долге, нарушать обещания — и люди простят вас и поймут, если вы забываете беспечно.

Но если вы забываете из принципа, если вы сознательно и нагло пренебрегаете своими обязанностями во имя своего таланта (вернее, веры в собственный талант), если вы полагаете, что вам, натуре творческой, должны платить дань презренные трудящиеся люди, тогда, в полном смысле слова, это черт знает что.

Даже скупец, стыдящийся своего порока, куда милей и понятней богача, зовущего скупость бережливостью, умением жить или умеренностью вкусов. Скажу больше: приступ физической трусости лучше трусости принципиальной; я пойму того, что поддался панике и знает об этом, но не того, кто, умывая руки, разглагольствует о миролюбии.

Мы потому и ненавидим чистоплюйство, что это — сушайший вид гордыни.

Но, как я уже говорил, отношение к гордыне не так просто. Учение о гордыне как о зле, особенно о духовной гордыне, считают в наши дни мистической чушью, ничем не связанной с простой и практичной современной этикой. На самом же деле это учение особенно важно для практической этики.

Ведь, насколько я понимаю, основной ее принцип — сделать всех счастливыми; а что мешает чужому счастью больше, чем гордыня? Практическое возражение против гордыни — то, что она огорчает и разъединяет людей не менее, если не более очевидное, чем мистическое.

Однако хотя с осуждением гордыни мы сталкиваемся на каждом шагу, мы почти ничего не слышим и не читаем о ней. Более того, почти все книги и теории стимулируют гордыню.

Сотни мудрецов твердят без устали о самоутверждении; о том, что у детей надо развивать индивидуальность, какой бы она ни была; о том, что всякий человек должен добиваться успеха, а добившись, укреплять свою власть над людьми; о том, как стать сверхчеловеком (подробности письмом), и наконец, о том, как особенно исключительный сверхчеловек смотрит сверху вниз на обычных сверхлюдей, которые так расплодились в нашем странной мире.

Короче говоря, в теории мы изо всех сил поощряем самодовольство. Но не надо беспокоиться. На практике, как и прежде, мы его не поощряем. Сильная магнетическая личность вызывает у близких знакомых одно желание: поскорей от нее отделаться. Ни в клубе, ни в кабаке не любят острых приступов самоутверждения.

Даже самый изысканный и модный круг видит сверхчеловека насквозь и называет его чаще всего кретином. Да, апология гордыни не выдерживает критики в жизни, а не в книгах.

Моральное чутье и практический опыт современных людей опровергает модную ересь всюду, где двое или трое собрались хотя бы во имя свое.[2]

И еще одной вещи учит нас опыт. Все мы знаем, что есть на свете самоупоение — штука куда более неприятная, чем самокопание. Оно неуловимее и в то же время опаснее, чем все духовные немощи. Говорят, оно связано с истерией; не знаю, мне часто кажется, что оно связано с бесовским наваждением.

Человек, одержимый им, совершает сотни поступков по воле одной только страсти — снедающего тщеславия. Он грустит и смеется, хвастает и скромничает, льстит и злословит или сидит тихо только для того, чтобы, упаси Боже, не забыли восхититься его драгоценной особой.

Я всегда удивляюсь: как это в наше время, когда столько болтают о психологии и социологии, об ужасах детской дефективности, о вреде алкоголя, о лечении неврозов — словом, о сотнях вещей, которые проходят на миллиметр от истины и никогда не попадают в цель, — как же в наше время так мало знают о душевном недуге, отравляющем чуть ли не каждую семью, чуть ли не каждый кружок друзей?

И вряд ли кто-нибудь из практиков-психологов объяснил этот недуг столь же точно, как священники, издавна знающие, что себялюбие — дело ада. В нем есть какая-то особенная живучесть, цепкость, благодаря которой кажется, что именно это односложное, забытое слово подходит тут лучше всего.

Интеллигенты предпочитают толковать о пьянстве и курении, о порочности рюмки и тлетворном влиянии кабака. Но худшее в мире зло воплощено не в рюмке, а в зеркале, не в кабаке, а в той уединенной комнате, где человек рассматривает себя.

Должно быть, меня не поймут; но я бы прежде всего сказал бы моим слушателям, чтобы они не наслаждались собой. Я посоветовал бы им наслаждаться театром или танцами, устрицами и шампанским, гонками, коктейлями, джазом, ночными клубами, если им не дано наслаждаться чем-нибудь получше. Пусть наслаждаются многоженством и кражей, любыми гнусностями — чем угодно, только не собой.

Люди способны к радости до тех пор, пока они воспринимают что-нибудь, кроме себя, и удивляются, и благодарят. Пока это от них не ушло, они не утратят тот дар, который есть у всех нас в детстве, а взрослым дает спокойствие и силу.

Но стоит им решить, будто они сами выше всего, что может предложить им жизнь, всеразъедающая скука овладеет ими, разочарование их поглотит, и все танталовы муки ждут их. [3]

Конечно, нас может сбить с толку многозначность слова «гордиться» — ведь «гордость» и «гордыня» не одно и то же. Мы часто говорим, что муж гордится женой, или народ — героем; но в этих случаях речь идет совсем о другом чувстве.

Человек, гордящийся чем-либо, существующим вне его, признает предмет своей гордыни и благодарен ему. И точно так же слово может сбить с толку, если я скажу, что из всех многочисленных черт настоящего и будущего хуже и опаснее всего наглость.

Ведь под наглостью мы нередко понимаем очень смешные и веселые свойства — например, когда говорим о наглости уличных мальчишек.

Но если, приблизившись к важному господину, вы нахлобучили ему цилиндр на нос, вы не хотите этим сказать, что вы, вы сами, выше человеческих глупостей; наоборот, вы признаете, что вполне им подвластны, да и ему не мешало бы к ним приобщиться.

Если вы толкнули герцога в живот, вы совсем не хотите сказать, что принимаете всерьез себя, вы просто не приняли всерьез ни себя, ни герцога. Такую наглость легко осудить, она открыта критике, беспомощна и не всегда безопасна.

Но есть наглось другая — холодная наглость души, и тот, кому она свойственна, считает себя намного выше людского суда.

Немало представителей нового поколения и последователей новых школ страдают этой слабостью. Ведь это — слабость; такой человек беспрерывно верит в то, во что даже дурак верит урывками: он считает себя мерой всех вещей.

Гордый примеряет все на свете к себе, а не к истине.

Вы не горды, если хотите что-то хорошо сделать или даже хорошо выглядеть с общепринятой точки зрения. Гордый считает плохим все, что ему не по вкусу. В наше время развелось немало и конкретных, и абстрактных мерок; но молодые люди (и даже молодые женщины) все чаще и чаще считают меркой себя, просто потому что не нашлось мало-мальски достойного веры эталона.

Однако «я сам» — очень мелкая мера и в высшей степени случайная. Так возникает типичная для нашего времени мелочность, особенно свойственная тем, кто кичится широтой взглядов.

Скептик думает, что он широк для прежних, казалось бы, крупных мерок, и в конце концов сковывает себя тиранией микроскопических эталонов.

Если бы мне дали прочитать только одну проповедь, я без всякого сомнения не счел бы дело сделанным, если бы не убедился, что же, по-моему, спасает от этих зол.

Я убедился, что в этом вопросе, как и в тысяче других, Церковь права, а все другие нет. И я уверен, что без ее свидетельства люди совсем забыли бы тайну, поражающую одновременно и здравомыслием, и тонкостью.

Я, во всяком случае, не слышал ничего путного об активном смирении, пока не попал в лоно Церкви; а даже то, что я любил сильнее всего на свете — свободу, например, или английские стихи, — все больше сбивается с пути и блуждает в тумане.

Наверное, для проповеди о гордыне нет лучшего примера, чем патриотизм.

Это одно из самых благородных чувств, когда патриот говорит: «Достоин ли я Англии?» Но стоит ему высокомерно сказать: «Я — англичанин!», и патриотизм обратится в гнуснейшее фарисейство.

Мне кажется, не случайно именно в католических странах — Франции, Ирландии, Польше — флаг для патриота — пламенный символ, много более ценный, чем он сам; в странах же, особенно чуждых католичеству, патриот восхищается своей расой, своим племенем, кровью, типом и собой как их представителем.

В общем, если бы мне дали прочитать только одну проповедь, я сильно рассердил бы собравшихся — ведь Церковь всегда и везде бросает вызов.

Если бы мне дали прочитать одну проповедь, вряд ли меня попросили бы прочитать вторую.



Примечания:

1.... когда само небо раскололось от одной высокомерной усмешки — Честертон намекает на христианское предание о восстании Сатаны против Бога. «вернуться к тексту
2.... где двое или трое собрались хотя бы во имя свое — аллюзия на слова Христа: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. XVIII, 20) «вернуться к тексту
3.танталовы муки — Тантал — персонаж греческого мифа, наказанный за гордыню. Стоя по шею в воде и почти дотрагиваясь до свисающих над его головой плодов, он все же не может до них дотянуться и вечно страдает от голода и жажды. «вернуться к тексту

(02-08-2010 09:04)Etranger link писал(а):Спасибо ТС за отличный рассказ А.П.Чехова. Есть над чем подумать.

что вы, что вы, это же Гоголь!

(02-08-2010 09:16)Михайло link писал(а):[quote author=Etranger link=topic=26302.msg470727#msg470727 date=1280729055]
Спасибо ТС за отличный рассказ А.П.Чехова. Есть над чем подумать.

что вы, что вы, это же Гоголь!
[/quote]
Михаил, прошу прощения, опечатка, с кем не бывает. Жара, знаете ли

Не хотелось бы, что бы хорошая тема канула в лету. Почитайте, может и вам понравиться.
Письмо VII
Сенека приветствует Луцилия!
Ты спрашиваешь, чего тебе следует больше всего избегать? Толпы? Ведь к ней не подступиться без опасности! Признаюсь тебе в своей слабости: никогда не возвращаюсь я таким же, каким вышел. Что я успокоил, то вновь приходит в волнение, что гнал от себя – возвращается. Как бывает с больными, когда долгая слабость доводит их до того, что они и выйти не могут без вреда для себя, так случается и с нами, чьи души выздоравливают после долгого недуга.
Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно запачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опасности. И нет ничего гибельней для добрых нравов, чем зрелища: ведь через наслаждение еще легче подкрадываются к нам пороки.
Что я, по-твоему, говорю? Возвращаюсь я более скупым, более честолюбивым, падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным: и все потому, что побыл среди людей. Случайно попал я на полуденное представление1, надеясь отдохнуть и ожидая игр и острот – того, на чем взгляд человека успокаивается после вида человеческой крови. Какое там! Все прежнее было не боем, а сплошным милосердием, зато теперь – шутки в сторону – пошла настоящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу ничья рука не поднялась понапрасну.
И большинство предпочитает это обычным парам и самым любимым бойцам!2 А почему бы и нет? Ведь нет ни шлема, ни щита, чтобы отразить меч! Зачем доспехи? Зачем приемы? Все это лишь оттягивает миг смерти. Утром люди отданы на растерзанье львам и медведям, в полдень зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех, кто их убьет, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сражающихся нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо, и так покуда не опустеет арена3.
"Но он занимался разбоем, убил человека"4. – Кто убил, сам заслужил того же. Но ты, несчастный, за какую вину должен смотреть на это? – "Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на клинок? Почему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?" – Бичи гонят их на меч, чтобы грудью, голой грудью встречали противники удар. В представлении перерыв? Так пусть тем временем убивают людей, лишь бы что-нибудь происходило. Как вы не понимаете, что дурные примеры оборачиваются против тех, кто их подает? Благодарите бессмертных богов за то, что вы учите жестокости неспособного ей выучиться.
Дальше от народа пусть держится тот, в ком душа еще не окрепла и не стала стойкой в добре: такой легко переходит на сторону большинства. Даже Сократ, Катои и Лелий5 отступились бы от своих добродетелей посреди несхожей с ними толпы, а уж из нас, как ни совершенствуем мы свою природу, ни один не устоит перед натиском со всех сторон подступающих пороков.
Много зла приносит даже единственный пример расточительности и скупости; избалованный приятель и нас делает слабыми и изнеженными, богатый сосед распаляет нашу жадность, лукавый товарищ даже самого чистого и простодушного заразит своей ржавчиной. Что же, по-твоему, будет с нашими нравами, если на них ополчился целый народ? Непременно ты или станешь ему подражать, или его возненавидишь.
Между тем и того, и другого надо избегать: нельзя уподобляться злым оттого, что их много, нельзя ненавидеть многих оттого, что им не уподобляешься. Уходи в себя, насколько можешь; проводи время только с теми, кто сделает тебя лучше, допускай к себе только тех, кого ты сам можешь сделать лучше. И то и другое совершается взаимно, люди учатся, обучая.
Значит, незачем тебе ради честолюбивого желанья выставлять напоказ свой дар, выходить на середину толпы и читать ей вслух либо рассуждать перед нею; по-моему, это стоило бы делать, будь твой товар ей по душе, а так никто тебя не поймет. Может быть, один-два человека тебе и попадутся, но и тех тебе придется образовывать и наставлять, чтобы они тебя поняли. "Но чего ради я учился?" – Нечего бояться, что труд твой пропал даром: ты учился ради себя самого.
Но я-то не ради себя одного учился сегодня и потому сообщу тебе, какие мне попались три замечательных изречения – все почти что об одном и том же. Первое пусть погасит долг в этом письме, два других прими в уплату вперед. Демокрит пишет: "Для меня один человек – что целый народ, а народ – что один человек".
И тот, кто на вопрос, зачем он с таким усердием занимается искусством, которое дойдет лишь до немногих, отвечал: "Довольно с меня и немногих, довольно с меня и одного, довольно с меня и ни одного", – сказал тоже очень хорошо, кто бы он ни был6 (на этот счет есть разные мнения). Превосходно и третье изречение – Эпикура, писавшего одному из своих товарищей по ученым занятиям: "Это я говорю для тебя, а не для толпы: ведь каждый из нас для другого стоит битком набитого театра".
Вот что, мой Луцилий, нужно сберечь в душе, чтобы пренебречь удовольствием, доставляемым похвалами большинства. Многие тебя одобряют. Так есть ли у тебя причины быть довольным собой, если многим ты понятен? Вовнутрь должны быть обращены твои достоинства!
Будь здоров.

кстати

Британские ученые: Счастливые люди больше читают, а несчастные - смотрят телевизор
http://korrespondent.net/tech/science/1103676

(05-08-2010 12:50)ViktorXP link писал(а):кстати

Британские ученые: Счастливые люди больше читают, а несчастные - смотрят телевизор
http://korrespondent.net/tech/science/1103676

Выходит тут одни счастливые собрались. Читают, общаются, пишут...
И почти все не смотрят телевизор

Вот, может "в тему"...


Когда жена Джорджа Гарлина умерла, Гарлин, известный острослов и сатирик 70-80-х годов, написал эту невероятно выразительную статью, уместную и сегодня, в эпоху после 11 сентября.


"Парадоксом нашего времени является то, что мы имеем высокие строения, но низкую терпимость, широкие магистрали, но узкие взгляды.

Тратим больше, но имеем меньше, покупаем больше, но радуемся меньше.

Имеем большие дома, но меньшие семьи, лучшие удобства, но меньше времени.
Имеем лучшее образование, но меньше разума, лучшие знания, но хуже оцениваем ситуацию, имеем больше экспертов, но и больше проблем, лучшую медицину, но хуже здоровье.

Пьем слишком много, курим слишком много, тратим слишком безответственно, смеемся слишком мало, ездим слишком быстро, гневаемся слишком легко, спать ложимся слишком поздно, просыпаемся слишком усталыми, читаем слишком мало, слишком много смотрим телевидение и молимся слишком редко.

Увеличили свои притязания, но сократили ценности.

Говорим слишком много, любим слишком редко и ненавидим слишком часто.

Знаем, как выжить, но не знаем, как жить.

Добавляем года к человеческой жизни, но не добавляем жизни к годам.

Достигли Луны и вернулись, но с трудом переходим улицу и знакомимся с новым соседом.

Покоряем космические пространства, но не душевные. Очищаем воздух, но загрязняем душу.

Подчинили себе атом, но не свои предрассудки. Пишем больше, но узнаем меньше.

Планируем больше, но добиваемся меньшего. Научились спешить, но не ждать.

Создаем новые компьютеры, которые хранят больше информации , чем раньше, но общаемся все меньше.



Это время быстрого питания и плохого пищеварения, больших людей и мелких душ, быстрой прибыли и трудных взаимоотношений.
Время роста семейных доходов и роста числа разводов, красивых домов и разрушенных домашних очагов.
Время коротких расстояний, одноразовых подгузников, разовой морали, связей на одну ночь; лишнего веса и таблеток, которые делают все: возбуждают нас, успокаивают нас, убивают нас…

Запомните, уделяйте больше времени тем, кого любите, потому что они с вами не навсегда.

Запомните, скажите добрые слова тем, кто смотрит на вас снизу вверх с восхищением, потому что это маленькое существо скоро вырастет и его уже не будет рядом с вами.

Запомните и горячо прижмите близкого человека к себе, потому что это единственное сокровище, которое можете отдать от сердца, и оно не стоит ни копейки. >

Запомните и держитесь за руки и цените моменты, когда вы вместе.
Найдите время для любви, найдите время для общения и найдите время для возможности поделиться всем, что имеете сказать.



Потому что жизнь измеряется не числом вдохов-выдохов, а моментами, когда захватывает дух!"

Джорж Гарлин

И вот ещё, трогательно :`(

Один час.

Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетний сын.
- Папа, можно у тебя кое-что спросить?
- Конечно, что случилось?
- Пап, а сколько ты получаешь?
- Это не твоё дело! - возмутился отец. - И потом, зачем это тебе?
- Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?
- Ну, вообще-то, 500. А что?
- Пап, - сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. - Пап, ты можешь занять мне 300?
- Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? - закричал тот. - Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать!.. Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю, а ты себя так глупо ведешь.
Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл за собой дверь. А его отец продолжал стоять в дверях и злиться на просьбу сына. Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом попросить денег? Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: Может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня не просил денег . Когда он вошёл в детскую, его сын уже был в постели.
- Ты не спишь, сынок? - спросил он.
- Нет, папа. Просто лежу, - ответил мальчик.
- Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, - сказал отец. - У меня был тяжелый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.
Мальчик сел в кровати и улыбнулся.
- Ой, папка, спасибо! - радостно воскликнул он.
Затем он залез под подушку и достал еще несколько смятых банкнот. Его отец,увидев, что у ребенка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил все деньги вместе, и тщательно пересчитал купюры, и затем снова посмотрел на отца.
- Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? - проворчал тот.
- Потому что у меня было недостаточно. Но теперь мне как раз хватит, - ответил ребенок.
- Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твоего времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу чтобы ты поужинал вместе с нами.
Мораль
Морали нет. Просто хотелось напомнить, что наша жизнь слишком коротка, чтобы проводить её целиком на работе. Мы не должны позволять ей утекать сквозь пальцы, и не уделять хотя бы крохотную её толику тем, кто действительно нас любит, самым близким нашим людям. Если нас завтра не станет, наша компания очень быстро заменит нас кем-то другим. И только для семьи и друзей это будет действительно большая потеря, о которой они будут помнить всю свою жизнь. Подумай об этом, ведь мы уделяем работе гораздо больше времени, чем семье.

:`(

Да отлично

А вот и А.П.Чехов.
Ну,не мог я удержаться не перечитать,после нескольких последних шумных веток на форуме!
Чего и всем желаю!

Антон Павлович Чехов. Письмо к ученому соседу


Село Блины-Съедены

Дорогой Соседушка.
Максим... (забыл как по батюшке, извените великодушно!) Извените и
простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую за то, что
осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом. Вот уж целый год
прошел как Вы изволили поселиться в нашей части света по соседству со мной
мелким человечиком, а я все еще не знаю Вас, а Вы меня стрекозу жалкую не
знаете. Позвольте ж драгоценный соседушка хотя посредством сих старческих
гиероглифоф познакомиться с Вами, пожать мысленно Вашу ученую руку и
поздравить Вас с приездом из Санкт-Петербурга в наш недостойный материк,
населенный мужиками и крестьянским народом т. е. плебейским элементом. Давно
искал я случая познакомиться с Вами, жаждал, потому что наука в некотором
роде мать наша родная, все одно как и цивилизацыя и потому что сердечно
уважаю тех людей, знаменитое имя и звание которых увенчанное ореолом
популярной славы, лаврами, кимвалами, орденами, лентами и аттестатами гремит
как гром и молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невидимого
т. е. подлунного. Я пламенно люблю астрономов, поэтов, метафизиков,
приват-доцентов, химиков и других жрецов науки, к которым Вы себя
причисляете чрез свои умные факты и отрасли наук, т. е. продукты и плоды.
Говорят, что вы много книг напечатали во время умственного сидения с
трубами, градусниками и кучей заграничных книг с заманчивыми рисунками.
Недавно заезжал в мои жалкие владения, в мои руины и развалины сосед мой
Герасимов и со свойственным ему фанатизмом бранил и порицал Ваши мысли и
идеи касательно человеческого происхождения и других явлений мира видимого и
восставал и горячился против Вашей умственной сферы и мыслительного
горизонта покрытого светилами и аэроглитами. Я не согласен с Герасимовым
касательно Ваших умственных идей, потому что живу и питаюсь одной только
наукой, которую провидение дало роду человеческому для вырытия из недр мира
видимого и невидимого драгоценных металов, металоидов и бриллиантов, но
все-таки простите меня, батюшка, насекомого еле видимого, если я осмелюсь
опровергнуть по-стариковски некоторые Ваши идеи касательно естества природы.
Герасимов сообщил мне, что будто Вы сочинили сочинение в котором изволили
изложить не весьма существенные идеи на щот людей и их первородного
состояния и допотопного бытия. Вы изволили сочинить что человек произошел от
обезьянских племен мартышек орангуташек и т. п. Простите меня старичка, но я
с Вами касательно этого важного пункта не согласен и могу Вам запятую
поставить. Ибо, если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных
существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны то у него был бы
хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили
бы по городам Цыганы на показ и мы платили бы деньги за показ друг друга,
танцуя по приказу Цыгана или сидя за решеткой в зверинце. Разве мы покрыты
кругом шерстью? Разве мы не носим одеяний, коих лишены обезьяны? Разве мы
любили бы и не презирали бы женщину, если бы от нее хоть немножко пахло бы
обезьяной, которую мы каждый вторник видим у Предводителя Дворянства? Если
бы наши прародители происходили от обезьян, то их не похоронили бы на
христианском кладбище; мой прапрадед например Амвросий, живший во время оно
в царстве Польском был погребен не как обезьяна, а рядом с абатом
католическим Иоакимом Шостаком, записки коего об умеренном климате и
неумеренном употреблении горячих напитков хранятся еще доселе у брата моего
Ивана (Маиора). Абат значит католический поп. Извените меня неука за то, что
мешаюсь в Ваши ученые дела и толкую по-своему по старчески и навязываю вам
свои дикообразные и какие-то аляповатые идеи, которые у ученых и
цивилизованных людей скорей помещаются в животе чем в голове. Не могу
умолчать и не терплю когда ученые неправильно мыслят в уме своем и не могу
не возразить Вам. Герасимов сообщил мне, что вы неправильно мыслите об луне
т. е. об месяце, который заменяет нам солнце в часы мрака и темноты, когда
люди спят, а Вы проводите электричество с места на место и фантазируете. Не
смейтесь над стариком за то что так глупо пишу. Вы пишите, что на луне т. е.
на месяце живут и обитают люди и племена. Этого не может быть никогда,
потому что если бы люди жили на луне то заслоняли бы для нас магический и
волшебный свет ее своими домами и тучными пастбищами. Без дождика люди не
могут жить, а дождь идет вниз на землю, а не вверх на луну. Люди живя на
луне падали бы вниз на землю, а этого не бывает. Нечистоты и помои сыпались
бы на наш материк с населенной луны. Могут ли люди жить на луне, если она
существует только ночью,. а днем исчезает? И правительства не могут
дозволить жить на луне, потому что на ней по причине далекого расстояния и
недосягаемости ее можно укрываться от повинностей очень легко. Вы немножко
ошиблись. Вы сочинили и напечатали в своем умном соченении, как сказал мне
Герасимов, что будто бы на самом величайшем светиле, на солнце, есть черные
пятнушки. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Как
Вы могли видеть на солнце пятны, если на солнце нельзя глядеть простыми
человеческими глазами, и для чего на нем пятны, если и без них можно
обойтиться? Из какого мокрого тела сделаны эти самые пятны, если они не
сгорают? Может быть, по-вашему и рыбы живут на солнце? Извените меня дурмана
ядовитого, что так глупо съострил! Ужасно я предан науке! Рубль сей парус
девятнадцатого столетия для меня не имеет никакой цены, наука его затемнила
у моих глаз своими дальнейшими крылами. Всякое открытие терзает меня как
гвоздик в спине. Хотя я невежда и старосветский помещик, а все же таки
негодник старый занимаюсь наукой и открытиями, которые собственными руками
произвожу и наполняю свою нелепую головешку, свой дикий череп мыслями и
комплектом величайших знаний. Матушка природа есть книга, которую надо
читать и видеть. Я много произвел открытий своим собственным умом, таких
открытий, каких еще ни один реформатор не изобретал. Скажу без хвастовства,
что я не из последних касательно образованности, добытой мозолями, а не
богатством родителей т. е. отца и матери или опекунов, которые часто губят
детей своих посредством богатства, роскоши и шестиэтажных жилищ с
невольниками и электрическими позвонками. Вот что мой грошовый ум открыл. Я
открыл, что наша великая огненная лучистая хламида солнце раз в год рано
утром занимательно и живописно играет разноцветными цветами и производит
своим чудным мерцанием игривое впечатление. Другое открытие. Отчего зимою
день короткий, а ночь длинная, а летом наоборот? День зимою оттого короткий,
что подобно всем прочим предметам видимым и невидимым от холода сжимается и
оттого, что солнце рано заходит, а ночь от возжения светильников и фонарей
расширяется, ибо согревается. Потом я открыл еще, что собаки весной траву
кушают подобно овцам и что кофей для полнокровных людей вреден, потому что
производит в голове головокружение, а в глазах мутный вид и тому подобное
прочее. Много я сделал открытий и кроме этого хотя и не имею аттестатов и
свидетельств. Приежжайте ко мне дорогой соседушко, ей-богу. Откроем
что-нибудь вместе, литературой займемся и Вы меня поганенького вычислениям
различным поучите.
Я недавно читал у одного французского ученого, что львиная морда совсем
не похожа на человеческий лик, как думают ученыи. И насщот этого мы
поговорим. Приежжайте, сделайте милость. Приежжайте хоть завтра например. Мы
теперь постное едим, но для Вас будим готовить скоромное. Дочь моя
Наташенька просила Вас, чтоб Вы с собой какие нибудь умные книги привезли.
Она у меня эманципе все у ней дураки только она одна умная. Молодеж теперь я
Вам скажу, дает себя знать. Дай им бог! Через неделю ко мне прибудет брат
мой Иван (Маиор), человек хороший но между нами сказать, Бурбон и наук не
любит. Это письмо должен Вам доставить мой ключник Трофим ровно в 8 часов
вечера. Если же привезет его пожже, то побейте его по щекам, по
профессорски, нечего с этим племенем церемонится. Если доставит пожже то
значит в кабак анафема заходил. Обычай ездить к соседям не нами выдуман не
нами и окончится, а потому непременно приежжайте с машинками и книгами. Я бы
сам к Вам поехал, да конфузлив очень и смелости не хватает. Извените меня
негодника за беспокойство,
Остаюсь уважающий Вас Войска Донского отставной урядник из дворян, ваш
сосед

Василий Семи-Булатов

(08-08-2010 16:01)yur link писал(а):А вот и А.П.Чехов.
после нескольких последних шумных веток на форуме!

Может поможет

Я научу тебя, как всем прийтись по нраву,
Улыбки расточай налево и направо,
Евреев, мусульман и христиан хвали —
И добрую себе приобретешь ты славу.

Омар Хайям
Переводчик: О.Румер