Ну был такой странный пианист, у которого были такие же странные интерпретации. И что? Да мало ли было в истории музыки странных людей. Типичный пример своего времени, когда различные искажения, преувеличения и др. извращения были в моде у исполнителей. "Гольдберг-вариации"» вообще какая-то уродливая пародия на настоящее исторически достоверное исполнение. Там же и многие номера из ХТК. О Моцарте и Брамса и говорить нечего.
Вполне естественно, что подробный разбор его деятельности может только навредить и испортить вкус молодым музыкантам. Основной массе слушателей Гульд не интересен, все его творчество так и осталось в том, его времени. Пройдет немного времени - о нем никто и не вспомнит.
И вот - я вспомнил. Послушал фуги из ХТК. Book-ll. И сарабанду. Просто под руку попалась такая коробка с тремя виниловыми дисками. (На одном из которых записано и интервью с канадским пианистом).
Итак. Фуги. - Да. Очень своеобразный взгляд. Но что слышу и чувствую я в этих как бы "отдельно стоящих" звуках?
Они - словно следы на огромном снежном поле, уводящие куда-то в белую мглу. Во врЕмя. Это - взгляд "из сегодня", из-за рояля, из тишины, нарушаемой только этими звуками, взгляд в сторону человека, затерянного в том далеком времени. - Размытый снегами, расстоянием, сумерками силуэт. Но это - силуэт человека. Который зачем-то всматривается в твою сторону. Всматривается, как-будто стоя на пороге, перед тем как тихонько прикрыть за собой мрак и навсегда исчезнуть.
(Это - твой отец? Это - Иоганн Себастьян? Это - сам Гульд?)
Его, этот взгляд, эти глаза не видишь, но ты его чувствуешь. Ты испытываешь желание пойти туда, где всё еще виднеется одинокая черная фигура. И ты кинулся бы, но... понимаешь, что это невозможно. Вернее... возможно, но только ПОСЛЕ. После всего. - После звуков. После споров. После. А пока - полное отрешение от суеты за окном, от желания искать что-то более "правильное". Это - мир, который создает Гульд. Это - его мир, в который пианист не приглашает, но и не прогоняет незваного гостя.
Сам автор ХТК говорил о своём сочинении так:
- Хорошо темперированный клавир, или прелюдии и фуги, расположенные по всем тонам и полутонам... написаны для пользы и употребления жадной до учения музыки молодежи, особенно же для препровождения времени тех, кто уже искусен в этой области.
И с этой стороны пока всё сходится. Гульд по-хорошему и "жаден", и искусен в области "тонов и полутонов". Его странности, его образ мыслей, пластика, а в итоге и музыка, как минимум, любопытны. Конечно, рассудит время. Но и я хочу поучаствовать в этом обсуждении!
"Музицирование - не дело состязания, а дело любви". - Молва приписывает эти слова Гульду.
И тот же Гульд - о Святославе Рихтере:
«Святослав Рихтер может довести контакт с инструментом до такого совершенства и подчиненности требованиям музыки, что физические параметры игры становятся незаметны; тогда и музыкант, и слушатель перестают обращать внимание на поверхностные факторы виртуозности и инструментального эксгибиционизма и полностью сосредотачиваются на духовной стороне исполняемого произведения».
Соглашусь.
И еще - из воспоминаний Гульда:
"Когда мне было лет десять (я думаю, только в этом возрасте имеешь кумиров), у меня действительно был бог - Шнабель, если говорить об исполнителях. На его Бетховене и в какой-то степени Шуберте и Брамсе я воспитывался. Это было, я думаю, потому. что Шнабель, казалось, не слишком заботился о рояле как инструменте. Для него он был лишь средством для достижения цели, а цель - постижение Бетховена".
Г. Нейгауз, впервые услышавший этого канадского пианиста:
"Скажу прямо, пианист Глен Гульд - не просто пианист, это - явление."
Гульд, завершивший свою концертную деятельность:
"В живых концертах я чувствую себя униженным шутом".
"В декабре 1950 года я впервые принял участие в радиопередаче и сделал открытие, которое самым глубоким образом повлияло на мое развитие как музыканта. Я обнаружил, что в уединении и тишине студии можно музицировать более непосредственно и задушевно, нежели в каком бы то ни было концертном зале. В тот день я влюбился в радиопередачу. С тех пор я не мог думать о скрытых возможностях музыки (а в связи с этим и о моих потенциальных возможностях как музыканта), не связывая это с б е з г р а н и ч н ы м и возможности грамзаписи. Микрофон никогда не был для меня тем враждебным, клиническим, устрашающим и безжалостным аналитиком, как для тех, кто его боится и потому ругает его. С того памятного дня микрофон стал и до сих пор остается моим другом".
О творческом поиске:
"Когда я записывал "Гольдберг -вариации" Баха, я пропустил тему - очень простую арию, на которой строятся вариации, я оставил ее до тех пор, пока не записал удовлетворительно все вариации. Затем я вернулся к этой бесхитростной маленькой сарабанде, и в результате потребовалось двадцать вариантов в поисках верного ее характера, который должен быть достаточно нейтральным, чтобы не предвосхищать глубины того, что следует дальше в произведении. Исполняя эту простую тему, необходимо избавиться от всех излишеств. Но это и есть самое сложное. Естественный инстинкт исполнителя - прибавлять, а не убавлять. Как бы то ни было, тема, как она звучит в моей записи, - это 21-й вариант".
Гульд об исполнении Рихтером сонаты Шуберта:
"Я не то, чтобы поклонник Шуберта, а соната, что была в программе, вообще одна из самых длинных сонат, когда либо написанных, причем Рихтер исполнял ее в довольно медленном темпе. Но в течение часа я пребывал в состоянии, которое могу сравнить только с гипнотическим трансом."
