Разработка первых советских германиевых плоскостных транзисторов началась через год после General Electric – в 1953 году, в серийное производство КСВ-1 и КСВ-2 пошли в 1955 году (позже, как обычно, все было многократно переименовано, и они получили индексы П1). К их существенным недостаткам относилась низкая температурная стабильность, а также большой разброс параметров, это обуславливалось особенностями выпуска по-советски.
Е. А. Катков и Г. С. Кромин в книге «Основы радиолокационной техники. Часть II» (Военное издательство МО СССР, 1959) описывали это так:
«...электроды транзистора, дозируемые из проволоки вручную, графитовые кассеты, в которых производилась сборка и формирование pn-переходов, – эти операции требовали точности, …время процессов контролировалось секундомером. Всё это не способствовало высокому выходу годных кристаллов. Он и был поначалу от нуля до 2–3 %. Не способствовала высокому выходу и производственная обстановка. Вакуумная гигиена, к которой привыкла «Светлана», для производства полупроводниковых приборов была недостаточна. Это же относилось и к чистоте газов, воды, воздуха, атмосферы на рабочих местах… и к чистоте применяемых материалов, и к чистоте тары, и к чистоте полов и стен. Наши требования встречали непонимание. На каждом шагу руководители нового производства натыкались на искреннее возмущение служб завода:
«Все вам даем, а вам все не то!»
Не один месяц прошел, пока заводской коллектив усвоил и научился выполнять необычные, избыточные, как тогда казалось, требования новорожденного цеха».
Я. А. Федотов, Ю. В. Шмарцев в книге «Транзисторы» (Советское Радио, 1960) пишут:
Наш первый прибор вышел довольно нескладным, поскольку, работая среди вакуумщиков во Фрязино, мы мыслили себе конструкции как-то иначе. Наши первые НИРовские образцы тоже были сделаны на стеклянных ножках с вваренными выводами, и очень трудно было понять, как эту конструкцию герметизировать. Конструкторов у нас не было, как, впрочем, и никакого оборудования. Не удивительно, что первая конструкция приборов была очень примитивной, безо всякой сварки. Была только закатка, и делать их было очень трудно...
Состояние заводов было ужасающим, вот что вспоминает Сусанна Мадоян:
…возникло много полупроводниковых заводов, но каким-то странным образом: в Таллине полупроводниковое производство организовали на бывшей спичечной фабрике, в Брянске – на базе старой макаронной фабрики. В Риге под завод полупроводниковых приборов отвели здание физкультурного техникума. Так что, начальные работы везде были тяжелые, я помню, в первую командировку в Брянске я искала макаронный завод и попала на новую фабрику, там мне объяснили, что есть еще старая, и на ней я чуть ногу не сломала, оступившись в луже, причем на полу в коридоре, который вел в кабинет директора… Мы использовали в основном женский труд на всех сборочных участках, в Запорожье было много безработных женщин.
Избавиться от недостатков ранних серий удалось только к П4, результатом чего стала их дивно долгая жизнь, последние из них выпускались до 80-х годов (серии П1–П3 были свернуты к 1960-му), а вся линейка германиевых сплавных транзисторов насчитывала разновидности вплоть до П42. Практически все отечественные статьи о разработке транзисторов завершаются дословно одинаковым хвалебным панегириком:
В 1957 году советская промышленность выпустила 2,7 млн транзисторов. Начавшееся создание и развитие ракетной и космической техники, а затем и вычислительных машин, а также потребности приборостроения и других отраслей экономики полностью удовлетворялись транзисторами и другими электронными компонентами отечественного производства.
К сожалению, реальность была куда печальнее.
Сплавные кремниевые транзисторы получили индекс из трех цифр, первыми были опытные серии П101–П103А (1957), в силу куда более сложного техпроцесса даже в начале 60-х годов выход годных не превышал 20 %, что было, мягко говоря, плохо. С маркировкой в СССР по-прежнему была беда. Так, трехциферные коды получили не только кремниевые, но и германиевые транзисторы, в частности, чудовищный П207А/П208 размером почти с кулак, самый мощный германиевый транзистор в мире (больше таких монстров нигде родить не догадались).
Только после стажировки отечественных специалистов в Кремниевой долине (1959–1960, об этом периоде мы еще поговорим ниже) началось активное воспроизведение американской кремниевой меза-диффузионной технологии.
Первые транзисторы в космосе – советские
Первой стала серия П501/П503 (1960), очень неудачная, с выходом годных – менее 2 %. Здесь мы не упомянули иные серии германиевых и кремниевых транзисторов, их было довольно много, но вышесказанное, в общем-то, справедливо и для них.
По распространенному мифу, П401 появились уже в передатчике первого ИСЗ «Спутник-1», однако проведенное любителями космоса с Хабра исследование показало, что это не так. Официальный ответ от директора Департамента автоматических космических комплексов и систем Госкорпорации «Роскосмос» К. В. Борисова гласил:
По имеющимся в нашем распоряжении рассекреченным архивным материалам, на первом советском искусственном спутнике Земли, запущенном 4 октября 1957 года, была установлена разработанная в АО РКС (ранее НИИ-885) бортовая радиостанция (прибор Д-200), состоящая из двух радиопередатчиков, работавших на частотах 20 и 40 МГц. Передатчики были выполнены на радиолампах. Других радиоприборов нашей разработки на первом спутнике не было. На втором спутнике, с собакой Лайкой на борту, были установлены такие же радиопередатчики, как и на первом спутнике. На третьем спутнике были установлены другие радиопередатчики нашей разработки (шифр «Маяк»), работающие на частоте 20 МГц. Радиопередатчики «Маяк», обеспечивающие выходную мощность 0,2 Вт, были выполнены на германиевых транзисторах серии П-403.
Однако дальнейшее расследование показало, что радиоаппаратурой оборудование спутников не исчерпывалось, и германиевые триоды серии П4 были впервые применены в телеметрической системе «Трал»2 – разработки Спецсектора Отдела научно-исследовательских работ МЭИ (сейчас АО «ОКБ МЭИ») на втором спутнике 4 ноября 1957 года.
Таким образом, первые транзисторы в космосе оказались советскими.
Проведем небольшое исследование и мы – когда же в СССР стали применять транзисторы в вычислительной технике?
В 1957–1958 годах кафедра автоматики и телемеханики ЛЭТИ первой в СССР начала исследование применения германиевых транзисторов серии П. Что это были за транзисторы, точно неизвестно. Работавший как раз с ними В. А. Торгашев (в будущем отец динамических архитектур ЭВМ, мы еще о нем поговорим, а в те годы – студент) вспоминает:
Осенью 1957 года я, будучи студентом третьего курса ЛЭТИ, занимался на кафедре автоматики и телемеханики практической разработкой цифровых устройств на транзисторах П16. К этому времени транзисторы в СССР были не только общедоступны, но и дешевы (в пересчете на американские деньги менее доллара за штуку).
Однако ему возражает конструктор ферритовой памяти для «Урала» Г. С. Смирнов:
…в начале 1959 года появились отечественные германиевые транзисторы П16, пригодные для логических переключающих схем относительно невысокого быстродействия. На нашем предприятии базовые логические схемы импульсно-потенциального типа разработал Е. Шприц со своими коллегами. Мы решили использовать их в своем первом модуле ферритовой памяти, в электронике которого не было бы ламп.
Вообще, память (а также на старости лет фанатичное увлечение Сталиным) сыграли с Торгашевым злую шутку, и он склонен немного идеализировать свои юные годы. В любом случае в 1957 году ни о каких вагонах П16 для студентов-электротехников и речи быть не могло. Самые ранние известные их прототипы относят к 1958 году, а экспериментировать с ними стали электронщики, как и писал конструктор «Урала», не ранее 1959 года. Из отечественных транзисторов именно П16 были, пожалуй, первыми, спроектированными для импульсных режимов, потому они и нашли широкое применение в ранних ЭВМ.
Исследователь советской электроники А. И. Погорилый пишет про них:
Чрезвычайно популярные транзисторы для работы в импульсных и переключательных схемах. [В дальнейшем] выпускались в холодносварных корпусах как МП16–МП16Б для спецприменений, аналогичные для шиpпотpеба – МП42–МП42Б… Собственно, транзисторы П16 и отличались от П13–П15 только тем, что за счет технологических мер импульсная утечка была минимизирована. Но не сведена к нулю – не зря типичная нагрузка П16 это 2 килоома при напряжении питания 12 вольт, в этом случае 1 миллиампер импульсной утечки не сильно влияет. Собственно, до П16 использование транзисторов в ЭВМ было малореально, не обеспечивалась надежность при работе в режиме переключения.
В 1960-е годы выход годных транзисторов этого типа составлял 42,5 %, что было довольно высоким показателем. Интересно, что транзисторы П16 массово применялись в военных машинах чуть ли не до 70-х годов. При этом, как и всегда в СССР, мы шли практически один в один с американцами (и опережая почти все прочие страны) в теоретических разработках, но безнадежно увязли в серийном воплощении светлых идей.
Работа над созданием первого в мире компьютера с транзисторным АЛУ началась в 1952 году в альма-матер всей британской школы вычислительной техники – Манчестерском университете, при поддержке фирмы Metropolitan-Vickers. Британский аналог Лебедева, знаменитый Том Килбурн (Tom Kilburn) и его команда, Ричард Гримсдейл (Richard Lawrence Grimsdale) и Д. К. Уэбб (D. C. Webb), используя транзисторы (92 штуки) и 550 диодов, смогли уже через год запустить Manchester Transistor Computer. Проблемы с надежностью проклятых точечных приборов привели к тому, что среднее время работы составляло около 1,5 часа. В итоге Metropolitan-Vickers использовала вторую версию MTC (уже на биполярных транзисторах) как прототип для своего Metrovick 950. Было построено шесть компьютеров, первый из которых был завершен в 1956 году, они успешно использовались в различных отделах компании и проработали около пяти лет.
Третьим (и первым полностью транзисторным от и до, в предыдущих еще использовались лампы в тактовом генераторе) стал британский Harwell CADET, построенный Исследовательским институтом атомной энергии в Харуэлле на точечных 324 транзисторах британской компании Standard Telephones and Cables. Он был завершен в 1956 году и работал еще около 4-х лет, иногда по 80 часов непрерывно. На Harwell CADET кончилась эпоха прототипов, выпускаемых по одному в год. Начиная с 1956 года транзисторные компьютеры вырастают как грибы после дождя по всему миру.
Естественно, был налажен выпуск и куда более крупных серий – IBM 608 Transistor Calculator (1957, США), первый транзисторный серийный мэйнфрейм Philco Transac S-2000 (1958, США, на собственных транзисторах Philco), RCA 501 (1958, США), NCR 304 (1958, США). Наконец, в 1959 году выпускается знаменитый IBM 1401 – родоначальник Series 1400, которых за 4 года было выпущено более десяти тысяч.
Вдумайтесь в эту цифру – более десяти тысяч, не считая компьютеров всех других американских компаний. Это больше, чем выпускал СССР десять лет спустя и больше, чем все выпущенные советские машины с 1950 по 1970 годы. IBM 1401 просто взорвал американский рынок – в отличие от первых ламповых мэйнфреймов, стоивших десятки миллионов долларов и установленных лишь в самых крупных банках и корпорациях, серия 1400 была по карману даже среднему (а позже и малому) бизнесу. Это был концептуальный предок ПК – машина, которую могла себе позволить едва ли не каждая контора Америки. Именно серия 1400 дала чудовищное ускорение американскому бизнесу, по важности для страны эта линейка стоит вровень с баллистическими ракетами. После распространения 1400-х ВВП Америки буквально удвоился.
Рекламный «Датамобиль» IBM на улицах Копенгагена и IBM 1401 во всей славе (фото
http://www.ibm.com)
В общем, как мы видим, к 1960 году США совершили колоссальный рывок не за счет гениальных изобретений, а за счет гениального менеджмента и успешного внедрения того, что они наизобретали. До повальной компьютеризации Японии оставалось еще 20 лет, Британия, как мы и говорили, свои компьютеры прозевала, ограничившись прототипами и очень малыми (порядка десятков машин) сериями. То же самое было повсеместно в мире, здесь СССР не стал исключением. Технические разработки у нас были вполне на уровне ведущих западных стран, но по внедрению этих разработок в настоящее массовое (десятками тысяч машин) производство – увы, мы, в общем, тоже были на уровне Европы, Британии и Японии.
Советский подход к разработкам – зесекретить так, чтобы даже соседний НИИ не узнал, снять гриф году так в 2000. Американский подход – реклама военного компьютера Univac ATHENA и реклама самой Sperry UNIVAC «Конечно, мы производим компьютеры, но наш бизнес – оборонные системы!» (Air Force Magazine, том 47).
«Сетунь»
Из интересного отметим, что в те же годы в мире появилось несколько уникальных машин, использующих вместо транзисторов и ламп куда менее банальные элементы. Две из них были собраны на амплистатах (они же трансдукторы или магнитные усилители, основанные на наличии у ферромагнетиков петли гистерезиса и предназначенные для преобразования электрических сигналов). Первой такой машиной стала советская «Сетунь», построенная Н. П. Брусенцовым из МГУ, она также была единственным серийным троичным компьютером в истории («Сетунь», впрочем, заслуживает отдельного разговора).
Одно из немногих фото той самой, первой «Сетуни» в МГУ (куда чаще можно встретить фото ее второй версии – «Сетунь-70») и частично развандаленные троичные логические ячейки от нее (фото – МГУ и Б. М. Малашевич)
Вторую машину выпустило во Франции Société d'électronique et d'automatisme (Общество электроники и автоматики, основанное в 1948 году, сыграло ключевую роль в развитии французской компьютерной индустрии, подготовив несколько поколений инженеров и построив 170 компьютеров в период с 1955 по 1967 годы). В основе S.E.A CAB-500 лежали схемы с магнитным сердечником Symmag 200, разработанные S.E.A. Они собирались на тороидах с питанем от цепи 200 кГц. В отличие от «Сетуни» CAB-500 был бинарным.
Фото, увы, плохого качества, раритетной машины S.E.A CAB-500 и схема Symmag 200 рядом с самим элементом (фото из архива французских фанатов старых компьютеров,
https://www.histoireinform.com)
Наконец, своим путем пошли японцы и разработали в 1958 году в University of Tokyo PC-1 Parametron Computer – машину на параметронах. Это элемент логических схем, изобретённый японским инженером Эйити Гото (Eiichi Goto) в 1954 году – резонансная схема с нелинейными реактивным элементом, который поддерживает колебания с частотой, равной половине основной частоты. Эти колебания могут представлять двоичный символ путём выбора между двумя стационарными фазами. На параметронах было построено целое семейство прототипов, кроме PC-1 известны MUSASINO-1, SENAC-1 и другие, в начале 1960-х Япония, наконец, получила качественные транзисторы и от более медленных и сложных параметронов отказалась. Однако улучшенный вариант MUSASINO-1B, построенный Nippon Telegram and Telephone Public Corporation (NTT), позднее продавался компанией Fuji Telecommunications Manufacturing (ныне Fujitsu) под названием FACOM 201 и послужил основой ряда ранних компьютеров Fujtisu, построенных на параметронах.
«Радон»
В СССР же в плане транзисторных машин возникло два магистральных направления: переделка на новой элементной базе существующих ЭВМ и параллельно секретная разработка новых архитектур – для военных. Второе направление у нас было настолько люто засекречено, что информацию о ранних транзисторных машинах 1950-х годов приходится собирать буквально по крупицам. Всего существовало три проекта неспециализированных вычислителей, доведенных до стадии работающего компьютера: М-4 Карцева, «Радон» и самый мистический – М-54 «Волга».
С проектом Карцева все более-менее ясно. Лучше всего об этом скажет он сам (из воспоминаний 1983 года, незадолго до смерти):
В 1957 году… началась разработка одной из первых в Советском Союзе транзисторных машин М-4, работавшей в реальном времени и прошедшей испытания.
В ноябре 1962 года вышло постановление о запуске М-4 в серийное производство. Но мы-то прекрасно понимали, что машина для серийного производства не годится. Это была первая опытная машина, сделанная на транзисторах. Она трудно настраивалась, её было бы трудно повторить в производстве и, кроме того, за период 1957–1962 годов полупроводниковая техника сделала такой скачок, что мы могли бы сделать машину, которая была бы на порядок лучше, чем М-4, и на порядок мощнее, чем вычислительные машины, которые выпускались к тому времени в Советском Союзе.
Всю зиму 1962–1963 года шли жаркие споры.
Руководство института (мы тогда были в Институте электронных управляющих машин) категорически возражало против разработки новой машины, утверждая, что в такие короткие сроки мы этого сделать ни за что не успеем, что это авантюра, что этого не будет никогда...
На заводе САМ было организовано производство полупроводников – диодов и транзисторов, специально под их военные проекты. Транзисторы изготавливались чуть ли не штучно, имели нестандартное все – от дизайна до маркировки, и даже самые фанатичные коллекционеры советских полупроводников до сих пор в массе своей не представляют, зачем они были нужны. В частности, на самом авторитетном сайте – коллекции советских полупроводников (
http://www.155la3.ru/) о них говорится:
Уникальные, не побоюсь этого слова, экспонаты. Безымянные транзисторы московского завода «САМ» (счётно-аналитических машин). Имени у них нет, и ничего про их существование и особенности неизвестно вообще. По виду – какие-то экспериментальные, вполне возможно, что точечные. Известно, что этот завод в 50-е годы выпускал некие диоды Д5, применявшиеся в различных опытных ЭВМ, разрабатываемых в стенах того же завода (М-111, к примеру). Диоды эти, хотя и имели стандартное название, но считались несерийными и, как я понимаю, качеством также не блистали. Вероятно, эти безымянные транзисторы имеют такое же происхождение.
Как оказалось, транзисторы им были нужны для «Волги».
Машина разрабатывалась с 1954 по 1957 годы, имела (впервые в СССР и одновременно с MIT!) ферритовую память (и это в те времена, когда Лебедев бился за потенциалоскопы со «Стрелой» с тем же СКБ!), также впервые имела микропрограммное управление (впервые в СССР и одновременно с британцами!). Транзисторы САМ в более поздних версиях заменили на П6. Вообще, «Волга» была совершеннее TRADIC и вполне на уровне ведущих мировых образцов, превосходя типовую советскую технику на поколение. Руководили разработкой А. А. Тимофеев и Ю. Ф. Щербаков.
Что же с ней стало?
М-4 Карцева (слева) и самый секретный компьютер в мире – М-54 Волга (справа). От «Радона» фото не осталось вообще (фотографии
http://ukrainiancomputing.org/ и
https://1500py470.livejournal.com/
И вот тут включился легендарный советский менеджмент.
Разработка была засекречена настолько, что даже сейчас о ней слышали максимум пару человек (причем она не упоминается вообще нигде среди советских компьютеров). Прототип был передан в 1958 году в ВЦ МЭИ, где и затерялся. Созданная на его основе М-180 уехала в Рязанский радиотехнический институт, где ее постигла аналогичная судьба. И ни один из выдающихся технологических прорывов этой машины не был использован в серийных советских компьютерах того времени, и параллельно с разработкой этого чуда техники в СКБ-245 продолжали производить монструозную «Стрелу» на линиях задержки и лампах.
О «Волге» не знал ни один разработчик гражданских машин, даже Рамеев из того же СКБ, который получил транзисторы для «Урала» только в начале 1960-х. Тогда же в широкие массы стала проникать идея ферритовой памяти, с опозданием на 5–6 лет.
Что в этой истории убивает окончательно, так это то, что в апреле-мае 1959 года академик Лебедев ездил в США, чтобы посетить фирму IBM и MIT, и изучал там архитектуру американских компьютеров, параллельно рассказывая о советских передовых достижениях. Так вот, узрев TX-0, он похвастался, что Советский Союз построил аналогичную машину чуть ранее и упомнянул ту самую «Волгу»! В результате статья с ее описанием появилась в Communications of the ACM (V. 2 / N.11 / November, 1959), притом, что в СССР об этой машине знали на протяжении следующих 50 лет максимум несколько десятков человек.
О том, как повлияла и повлияла ли эта командировка на разработки самого Лебедева, в частности, БЭСМ-6, мы поговорим позже.
Лебедев (весьма узнаваемый на любой фотографии) в США и отрывок той самой статьи (фото
https://1500py470.livejournal.com/)
Первая в истории компьютерная анимация
Помимо этих трех ЭВМ к 1960-м был подготовлен выпуск ряда специализированных военных машин с малоосмысленными индексами 5Э61 (Базилевский Ю. Я., СКБ-245, 1962 г.) 5Э89 (Я. А. Хетагуров, МНИИ 1, 1962 г.) и 5Э92б (С. А. Лебедев и В. С. Бурцев, ИТМиВТ, 1964 г.).
Тут же подтянулись и гражданские разработчики, в 1960 году группа Е. Л. Брусиловского в Ереване завершила разработку полупроводниковой ЭВМ «Раздан-2» (переделанный ламповый «Раздан»), ее серийный выпуск начат в 1961 году. В том же году Лебедев строит БЭСМ-3М (переделанная на транзисторы М-20, прототип), в 1965 году начинается выпуск основанной на ней БЭСМ-4 (всего 30 машин, зато на ней была покадрово обсчитана первая анимация в мире – крошечный мультфильм «Кошечка»!). В 1966 году появляется венец конструкторской школы Лебедева – БЭСМ-6, обросшая с годами мифами, как старый корабль ракушками, но настолько важная, что мы посвятим ее изучению отдельную часть.
Все любят кошек! БЭСМ-4 и первая в истории компьютерная анимация (фото
https://ru.wikipedia.org/)
Середина 1960-х считается золотым веком советских ЭВМ – в это время были выпущены компьютеры, имеющие многие уникальные архитектурные особенности, позволившие им по праву войти в анналы мировой вычислительной техники. Кроме того, впервые выпуск машин хоть и оставался ничтожным, но достиг уровня, когда эти машины смогли увидеть хотя бы немногие инженеры и ученые за пределами московских и ленинградских оборонных НИИ.
Минским заводом вычислительной техники им. Серго Орджоникидзе в 1963 году была выпущена транзисторная «Минск-2», а затем ее модификации с «Минск-22» по «Минск-32». В Институте кибернетики АН УССР под руководством В. М. Глушкова разрабатывается ряд малых машин: «Промiнь» (1962 г.), МИР (1965 г.) и МИР-2 (1969 г.) – впоследствии применяемых в ВУЗах и НИИ. В 1965 году в Пензе была запущена в производство транзисторная версия «Уралов» (главный конструктор Б. И. Рамеев, «Урал-11», «Урал-12» были сериями, а «Урал-16» – наиболее мощный – остался единственным). Вообще, с 1964 по 1969 годы транзисторные компьютеры начали производить почти в каждом регионе – кроме «Минска», в Белоруссии выпускали машины «Весна» и «Снег», на Украине – специализированные управляющие ЭВМ «Днепр», в Ереване – «Наири».
У всего этого великолепия было лишь несколько проблем, но их острота с каждым годом все возрастала.
Во-первых, по давней советской традиции не только машины разных КБ были несовместимы между собой, но даже машины одной линейки! Например, «Минск» оперировал байтами размером 31 бит (да, 8-битный байт появился в S/360 в 1964 году и стандартом стал далеко не сразу), «Минск-2» – 37 бит, а «Минск-23», вообще, имел уникальную и ни с чем не совместимую систему команд переменной длины, опирающихся на битовую адресацию и символьную логику – и все это на протяжении 2–3 лет выпуска.
Советские конструкторы были похожи на играющих детей, которые зациклились на идее сделать что-нибудь очень интересное и увлекательное, полностью игнорируя все проблемы реального мира – сложность серийного производства и инженерной поддержки кучи разных моделей, подготовки специалистов, разбирающихся одновременно в десятках полностью несовместимых машин, переписывание вообще всего ПО (причем зачастую даже не на ассемблере, а прямо в бинарных кодах) для каждой новой модификации, невозможность обмениваться программами и даже результатами их работы в машинно-зависимых форматах данных между разными НИИ и заводами и т.п.
Во-вторых, все машины производились ничтожными тиражами, хоть они на порядок и превышали ламповые – всего за 1960-е годы в СССР было выпущено не боле 1500 транзисторных компьютеров всех модификаций. Это было не мало. Это было чудовищно, катастрофически ничтожно для страны, чей промышленный и научный потенциал всерьез желал потягаться с США, где только одна IBM выпустила уже упомянутые 10000 совместимых ЭВМ за 4 года.
В результате уже позже, в эпоху Cray-1, Госплан считал на табуляторах 20-х годов, инженеры строили мосты с помощью гидроинтеграторов, а десятки тысяч конторских служащих крутили железную ручку «Феликса». Ценность немногих транзисторных машин была такова, что они производились до 1980-х (вдумайтесь в эту дату!) годов, а последняя БЭСМ-6 была демонтирована в 1995. Но что там транзисторы, еще в 1964 году в Пензе продолжала производиться древнейшая ламповая ЭВМ «Урал-4», служившая для экономических расчётов, и в том же году было, наконец, свернуто производство ламповой же М-20!
Третья проблема – чем высокотехнологичнее производство, тем сложнее его было освоить Советскому Союзу. Транзисторные машины и так опоздали на 5–7 лет, в 1964 году в мире уже массово выпускались первые машины третьего поколения – на гибридных сборках и ИС, но, как вы помните, к году изобретения ИС мы не смогли догнать американцев даже по производству качественных транзисторов. Попытки разработать технологию фотолитографии у нас имелись, но наталкивались на непреодолимые препятствия в виде партийной бюрократии, выбивания плана, академических интриг и прочих традиционных вещей, которые мы уже видели. Тем более что производство ИС было на порядок сложнее транзисторного, для его появления в начале 1960-х годов нужно было работать над темой минимум с середины 1950-х, как в США, параллельно готовя инженеров, развивая фундаментальную науку и технологии, и все это – в комплексе.
Кроме того, советские ученые должны были выбивать и продавливать свои изобретения через чиновников, не разбиравшихся решительно ни в чем. Производство микроэлектроники требовало финансовых вложений, сравнимых с ядерными и космическими исследованиями, но видимый результат таковых исследований был для необразованного человека противоположным – ракеты и бомбы становились огромнее, внушая трепет перед мощью Союза, а компьютеры превращались в маленькие невзрачные коробки. Для того чтобы донести важность своих исследований, в СССР нужно было быть не техником, а гением специфической рекламы для чиновников, а также продвиженцем по партийной линии. К сожалению, среди разработчиков интегральных схем не нашлось человека с PR-талантами Курчатова и Королева. Любимец Компартии и АН СССР Лебедев был тогда уже слишком стар для каких-то новомодных микросхем и до конца дней получал деньги под древние транзисторные машины.
Это не значит, что мы не пытались хоть как-то выправить положение – уже в начале 1960-х СССР, понимая, что начинает входить в смертельное пике тотального отставания в микроэлектронике, лихорадочно пытается изменить ситуацию. В ход идут четыре приема – выезд за рубеж для изучения передового опыта, использование американских инженеров-перебежчиков, покупка технологических линий выпуска и прямое воровство конструкции интегральных схем. Однако, как и позднее, в иных областях, эта схема, будучи принципиально неудачна в одних моментах и плохо исполнена в других, не очень помогла.
Тем не менее, как и во всех других отраслях промышленности СССР, и в производстве микросхем нашелся свой гений, проторивший совершенно оригинальный путь. Речь идет о замечательном разработчике микросхем Юрии Валентиновиче Осокине, который совершенно независимо от Килби пришел к идее миниатюризации электронных компонентов и даже частично воплотил свои идеи в жизнь.
https://topwar.ru/184319-rozhdenie-sovet...yandex.com
