RE: История создания усилителя «Бриг» / 07-01-2019 12:30
Немного интересных фактов по Бригу.
Слухи
1. Лихницкому удалось сделать „Бриг" прежде всего из-за своей некомпетентности, он просто не знал, что в наших условиях подобная „Бригу" техника в принципе непригодна для серийного производства;2. Лихницкий не сам придумал „Бриг”, а украл схему усилителя „Маранц”; 3. Лихницкий не участвовал в разработке „Брига”, а был учителем создавшего его трудового коллектива, то есть „стоял у истоков”. Слухи распространялись свидетелями, очевидцами и сторонними наблюдателями. Читателю самому придется решать, какая из этих версий правильная.
Мой старый усилитель звучал ярко, открыто и энергично. „Бриг” же явно проигрывал ему. Я лихорадочно искал объяснение случившемуся, но не находил. Прослушивание у М. Юдковского поразило меня, как молния. Стройные концепции связи объективных параметров и качества звучания рухнули в один миг, и червь сомнения снова ожил во мне - как оказалось, надолго.
Слава „Брига” тем не менее, росла. В первый день его продажи в Гостином дворе с утра выстроилась очередь из уважаемых в городе людей. К обеду в ней началось волнение: выяснилось, что „Бриги” „ушли” с завода утром и до сих пор еще не прибыли. Порядок в очереди устанавливал лично В. Зуев. Позже узнали и причину задержки: шофер, который вез с завода „Бриги”, по дороге часика на три заехал к своей хорошей знакомой...
Космонавты, чиновники самого высокого ранга, в том числе из ЦК КПСС, обращались тогда с просьбой „устроить” им „Бриг”. Выпрашивали „Бриги” и некоторые руководители отраслевого главного управлен[1], хотя в период создания усилителя душили его как могли.
Захотел иметь „Бриг” уже известный читателю Л. Горшков. Операция по установке усилителя в его кабинет была поручена мне. Все происходило почти как в повести Гоголя „Ночь перед Рождеством”: черная „спецволга” ждала меня у Минсудпрома. Когда я устроился в ней с тщательно проверенным и аккуратно упакованным „Бригом”, машина рванула и на страшной скорости вылетела на Калининский проспект. Мы мчались прямо по разделительной полосе. Издали замечавшие нас работники ГАИ открывали зеленый свет и, стоя навытяжку, отдавали честь. Не успел я опомниться, как мы влетели в Кремль и остановились у здания Верховного Совета. Поднимаясь вместе с сопровождающим в просторном лифте (кстати, царских времен), я с любопытством разглядывал окружавших меня дам неопределенного возраста в седых париках, с отпечатком революционного прошлого и коммунистического настоящего на лицах. Горшкова на месте не оказалось, и его любезные секретарши посоветовали мне сходить пока в столовую.
Столовая, как и везде в то время, была на самообслуживании. Помню, как группа кремлевских завсегдатаев в серых костюмах с яркими расписными (жостовскими) подносами образовала небольшую очередь за закусками (первое и второе блюда там развозили по столикам дамы средних лет в седых париках). Откушав салата из крабов, щей с белыми грибами и телятиной, телячьих отбивных и клубники - все это за один рубль, - я заглянул в находившееся по соседству кафе. Кроме кофе и богатого ассортимента пирожных я заметил там аккуратно сложенные за прилавком ряды банок с консервированной севрюгой и тресковой печенью. Такого упустить нельзя, подумал я. Быстро поднявшись в кабинет, я снял с привезенного мною „Брига” толстый полиэтиленовый мешок и вернулся в кафе. Ряды консервов продолжали стоять, и мне даже показалось, что никто не обращает на них внимания. С невозмутимым видом я попросил у дамы в седом парике, устремившей на меня из-за прилавка пронзительный взгляд, сорок банок консервов. Дама молча и почти мгновенно обслужила меня. С тяжелой ношей я вернулся в кабинет и только успел соединить „Бриг” с акустическими системами и нажать на кнопку „сеть”, как появился слегка прихрамывающий Горшков. Он подошел, ткнул в „Бриг” палкой и спросил: „Работает?” - „Да”, - ответил я. Аудиенция и, как я понял, моя миссия закончились.
Из Спасских ворот Кремля я выходил, торжественно неся перед собой мешок с рыбными консервами. Минуя один за другим многочисленные посты охраны, я опасался, что меня кто-нибудь остановит, но этого не произошло.
Кажется, тем же вечером я оказался дома у Свиридова. Встретил он меня по-барски. На столе стояла большая тарелка с черной икрой до краев и воткнутой в середину ложкой. Его молодая жена суетилась вокруг, резала тоненькие хлебцы и сушила их в тостере. В конце сдобренного изысканным фуршетом разговора Свиридов, как истинный патриот нашего общего дела, решил продемонстрировать, как у него звучит „Бриг”. Он включил усилитель, и тут из него вылетели (я бы даже сказал, выстрелили) две кнопки. Чертыхаясь, мы ползали по полу, пытаясь извлечь кнопки из-под дивана.
***
Стоило появиться „Бригу”, как невесть откуда взялась целая армия его рационализаторов. Многие вполне уважаемые специалисты по усилителям предлагали в журналах свои варианты его улучшения. В связи с этим мне вспомнился забавный эпизод. Один высокопоставленный чин из КГБ (не буду называть, кто) позвонил по кремлевской „вертушке” в мою коммунальную квартиру с требованием, чтобы я сообщил ему обо всех возможных переделках схемы, которые способны улучшить „Бриг”. Он был так настойчив, что прислал из Москвы своего ординарца (в чине полковника) забрать „выправленную” моей рукой схему „Брига”. Я передал ему схему, ради шутки поставив в правом верхнем углу гриф „секретно”.
Однако не все было так безоблачно. В сентябре 1976 года В. Громковскому, генеральному директору „Океанприбора”, пришла телеграмма: фирмой „Comix” из партии отправленных во Францию усилителей забраковано тридцать штук, из-за чего сам президент фирмы мсье Жак Менделовичи приезжает в Москву. Меня, как предполагаемого виновника случившегося, вместе с заместителем главного инженера по производству „Брига” немедленно сажают в самолет и отправляют на встречу с президентом. Эта встреча состоялась в Министерстве внешней торговли.
Оказалось, что усилители забракованы в первую очередь из-за отпечатков пальцев, оставленных упаковщицами на корпусах; кроме того, у некоторых экземпляров вылетели кнопки. Из разговора с президентом я узнал, что усилитель „Бриг” ему очень нравится и что он с нетерпением ждет от нас еще чего-нибудь новенького. Я рассказал ему об особенностях подготавливаемого к выпуску проигрывателя „Корвет 003”. Президент мгновенно среагировал, заявив, что тонарм с демпфером-шаром - это „бомба” на рынке hi-fi, а вот прямоприводной двигатель мало кого удивит. В конце беседы президент стал еще любезнее и даже пригласил меня в Париж в свою торговую фирму, чтобы я смог понаблюдать за предторговым ремонтом усилителей. Я, разумеется, согласился. Мы очень дружелюбно распрощались. В тот же день мне позвонили из другого отдела Министерства внешней торговли и сообщили, что там для нас давно лежит золотая медаль, присужденная усилителю „Бриг” на Лейпцигской ярмарке. В тот же день я успел забрать медаль и выехать в Ленинград. Таким образом, может быть по чистой случайности, на родное предприятие я вернулся не на щите, как предполагалось, а со щитом.
Громковский обрадовался, что все обошлось благополучно, и предложил устроить торжественное вручение мне привезенной медали на общем собрании коллектива объединения. На этом собрании он сказал примерно следующее: „Десять минут назад с нарочным из Лейпцига нам прислали золотую медаль с дипломом, которая получена (далее читает из диплома) за высокий научно-технический уровень и выдающееся качество изделия „Бриг” (пауза). Прошу подняться на сцену виновника этого события”.
Я встал, однако вместе со мной поднялась А. Каляева. Перед тем как взобраться по узкой лестнице на сцену, я, ничего не подозревая, пропустил, как и полагается, даму вперед. Каляева решительно направилась к Громковскому, вынула из его рук медаль и начала читать перед микрофоном заранее подготовленный доклад об успехах трудового коллектива, создавшего „Бриг”. Громковский недоумевающе смотрит на меня и спрашивает вполголоса: „Где же вы - главный конструктор?” А я, как перепутавший мизансцены плохой актер, застыл в неподвижности посреди сцены... Этот инцидент, а также другие, последовавшие за ним, включая отказ Каляевой командировать меня в Париж, внесли разлад в наши с ней отношения и в итоге стали причиной моего ухода из „Морфизприбора” в августе 1977 года.
„Ничего, - успокаивала себя и свое окружение Каляева, - были бы кости, а мясо нарастет”. Затем, скорее всего в сердцах, потребовала, чтобы я „сдал все новые идеи, касающиеся тематики отдела, по акту”. Идеи я не сдал, может быть, поэтому „Корвет” „не сдается” вот уже двадцать лет. Главная не переданная мною идея состояла в том, что усилитель - далеко не самое простое звено аудиосистемы, что в нем, как домовой, живет неуловимый ингредиент X, который портит звучание. Крушение своей веры в объективные параметры я хранил тогда в глубокой тайне. Помню, примерно за год до моего ухода от Каляевой я собрал в отдельной комнате самые чувствительные приборы фирм „Брюль и Кьер” и „Хьюлет Паккард” и, уединившись, искал в „Бриге”, как алхимик, загадочный ингредиент X. Тогда я его не обнаружил, хотя мелких ошибок в схеме наскреб немало. После их исправления гармонические искажения в усилителе удалось снизить примерно в десять раз. Но, даже улучшенный таким образом, „Бриг” звучал намного хуже моего старого усилителя, сделанного с помощью лишь паяльника и тестера.
Почему же, спросит читатель, я не догадался устроить сравнительное прослушивание раньше, то есть до начала серийного производства „Брига”? Наверное, в то время мне казалось несолидным сравнивать изготовленный в лабораторных условиях образец с домашним „самопалом”. Единственный же достойный внимания усилитель, который имелся в лаборатории, - „Marantz 1200” - к тому времени уже был сожжен[2]. И все-таки главной причиной, по которой я не провел вовремя сравнительного прослушивания, была моя вера в технические параметры, без которой, кстати, „Бриг” мог и не появиться на свет.
***
„Наконец-то доставившая всем столько хлопот и огорчений фирма „Корвет” протянет ноги”, - так, мне кажется, подумал главный инженер ВНИИРПА им. А. С. Попова
Б. Семенов, когда в сентябре 1977 года принимал меня на работу. Я был назначен начальником научно-исследовательского сектора усилителей и электрофонов. На этом месте я должен был контролировать и направлять в „нужную” сторону проектирование этой техники в масштабах всей страны.
Первое впечатление от моего рабочего места во ВНИИРПА было удручающим. Годами не мытые окна, свисающая из углов паутина. Сквозь щели между допотопными и пропыленными приборами, как через амбразуры, меня неприязненно разглядывали жалкие и помятые личности, как выяснилось - мои подчиненные. По-видимому, весь из себя аккуратный, в чистой рубашке и фирменном галстуке, я казался им белой вороной. Беглое знакомство с деятельностью моего и других подразделений усугубило первое впечатление. Я понял, что мне здесь придется нелегко.
Работы было действительно много. На лестничной площадке у двери моего сектора все время стояла очередь из представителей заводов. Опытные образцы будущих усилителей и электрофонов, а также документация к ним были свалены кучами на полу. Стоял в этой очереди и президент не родившейся еще фирмы „LAMM Audio” Володя Шушурин со своим новоиспеченным усилителем „Амфитон”.
Справиться со всем тем, что тогда свалилось на мою голову, было сложно, поэтому я не выискивал в рассматриваемых проектах запятых, а обращал внимание на принципиальные вопросы. Правда и то, что, не заметив серьезных ошибок, я тогда „пропустил” первую проведенную Каляевой и ее коллективом модернизацию усилителя „Бриг”, после которой его надежность (по данным ремонтных мастерских) снизилась примерно в десять раз. Именно в то время я узнал, что первоначальная схема „Брига” была мною украдена у „Маранца". Я сразу же предложил сообщившему мне эту новость сотруднику три бутылки коньяка за ксерокопию оригинала украденной мною схемы. Однако тот, несмотря на пристрастие к спиртному, схему так и не представил.
И все же многие из проходивших через меня проектов я „зарубил”. В основном это были квадрофонические усилители. Мои неосторожные, подчас слишком решительные действия вызывали недовольство у старых сотрудников института. Наверное, поэтому в адрес руководства ВНИИРПА поступил донос, составленный одним из работников моего сектора. В нем утверждалось, что я враг народа, что приношу стране вред, препятствуя передовым начинаниям советской промышленности, и т. п. Семенов вызвал меня к себе, дал почитать эту бумагу (подписанную, кстати, еще и парторгом), затем молча при мне порвал ее и выбросил в мусорное ведро. Жаловались на меня и руководители заводов - разумеется, прямо в министерство - мол, я не даю им внедрять квадрофонию. Курировавшие тематику нашего института чиновники из министерства Ю. Тарасов и С. Кудрявцев приезжали, чтобы „разобраться” со мной, а я внушал им (и, как оказалось, успешно), что матричная квадрофония - это просто „бред”, а дискретная - из-за технических трудностей записи и сохранения в канавке грампластинки одновременно четырех звуковых сигналов - не имеет
будущего. В 1977 году это было пророчество, благодаря которому похороны квадрофонии в СССР удалось организовать без отставания от Запада.
Кстати, произнося „похоронные речи”, я никогда не использовал ярлык „не серийно-пригодно”. На собственном опыте я убедился, что этой фразой прикрывалось нежелание заводов делать что-то новое. Моему поколению разработчиков хорошо известно, что, даже если предлагался безупречно отработанный по схеме и конструкции опытный образец, завод-изготовитель все равно старался доказать, что изделие „внедрить” (какое слово!) нельзя.
Созданную у нас „науку” о серийной пригодности я считаю продуктом чисто советского мышления. С ее помощью прикрывалась „черная дыра” - громадные пробелы и отставание от развитых стран в области промышленных технологий. Здесь, мне кажется, виновата даже не советская власть. „Черная дыра” образовалась, прежде всего, из-за того, что мы, русские, сопротивляемся последовательному мышлению, проще сказать - ленимся делать скучную работу, то есть разбивать процесс на тщательно выверенные и строго следующие друг за другом операции. Именно поэтому я предлагаю считать символом отечественных технологий скрещенные топор и кувалду3[3].
Ради справедливости нужно сказать, что многие инженерные проекты, которые в те времена осуществлялись во ВНИИРПА, были неосознанной, а чаще сознательной липой.
Идеи таких проектов спускались сверху. Обычно они исходили от какого-нибудь министерского чиновника, побывавшего за границей и ухватившего там что-нибудь новенькое. Команды: „Повторить то-то и то-то” - поступали регулярно. Институт не сопротивлялся никогда, отвечая: „Будет сделано”. Наиболее привлекательными для исполнения оказались разного рода первоапрельские шутки, помещенные в зарубежных научных журналах. Так, институт всерьез взялся разрабатывать кристаллический полупроводниковый громкоговоритель размером с булавочную головку и диапазоном эффективно воспроизводимых частот 20-20 000 Гц, цифровой микрофон, цифровой громкоговоритель и, конечно, головку звукоснимателя, которая, как таракан, должна была бегать вдоль канавки неподвижной грампластинки и передавать по радио считываемую информацию.
Для тех, кому трудно вообразить, что такое цифровой громкоговоритель, опишу его принцип подробно. Представьте себе систему, которая включает 16 головок громкоговорителей (по числу используемых разрядов цифрового кода). В процессе звуковоспроизведения каждая головка излучает с частотой дискретизации 44,1 кГц звуковые импульсы, амплитуда которых пропорциональна „весу” связанного с этой головкой разряда кода. Предполагается, что на определенном расстоянии от системы излучаемые (и не излучаемые) головками импульсы складываются, образуя вполне аналоговое звуковое поле, которое способно усладить слух самого взыскательного любителя музыки. К слову сказать, за время работы во ВНИИРПА я не познакомился ни с одним руководителем сектора или лаборатории, который бы всерьез интересовался музыкой.
Мне тоже было спущено задание-телеграмма следующего содержания: „В течение трех месяцев повторить бифоническую магнитолу фирмы „JVC”. В дополнение к этому заданию из министерства прислали бифоническую магнитолу, искусственную голову и головные телефоны со встроенными электретными микрофонами фирмы „JVC”. „Слава Богу!” - воскликнул я, когда понял, что передо мной поставлена настоящая, невыдуманная задача. Эффект от прослушивания приложенной к магнитоле рекламной кассеты был действительно замечательным. Сидя напротив обычной на вид магнитолы, я ощутил, как мотоцикл объезжает меня кругом, а самолет пролетает прямо над головой. Это должно было понравиться многим. Для меня же это был отличный шанс показать себя на новом месте. Кстати, к тому времени мне удалось существенно обновить коллектив своего подразделения.
Помню, как мы вскрыли магнитолу и даже нашли узел, в котором все происходит, но увидеть что-нибудь еще, кроме двух загадочных микросхем и нескольких конденсаторов, а тем более понять, как это функционирует, нам не удавалось. Разгадка пришла случайно: перелистывая у себя дома статью Шредера4[4], я вдруг наткнулся на функциональную схему устройства для подавления перекрестных звуковых сигналов и очень краткое описание того, как эта схема может быть использована, если воспроизводить через пару громкоговорителей запись, выполненную с помощью искусственной головы. Я сразу понял, что это то самое. За воплощением дело не стало.
Для этого сгодились обычные операционные усилители отечественного производства. Демонстрация (в 1978 году) изготовленного нами макета бифонического процессора, как его именовали, вызвала в министерстве большой ажиотаж. О достижениях в области бифонии, непонятно каким образом, стало известно на „самом верху”. Помню, как меня и замдиректора по науке В. Колесникова пригласили в расположенный на территории Кремля музей-квартиру В. И. Ленина и поставили задачу: сделать из монофонического звучания голоса вождя бифоническое. Как я понял, возникла необходимость, чтобы вождь пролетариата, как бы крадучись, появлялся в самом неожиданном месте зала заседаний и произносил речь. Эта достойная самого крутого „хай-энда" задача показалась мне исполнимой лишь в отдаленном будущем, поэтому, предварительно отобедав с Колесниковым в кремлевской столовой - разумеется, с клубникой на десерт, - я от участия в проекте отказался. Но именно в то время окончательно решил, что пора брать инициативу в свои руки и внедрять в умы руководства идею создания звуковоспроизводящй аппаратуры, которую я тогда называл „супер-hi-fi” (слов „high end” я еще не знал).
Эту идею я пропагандировал сначала на уровне руководства ВНИИРПА, а затем в министерстве. Там идея была подхвачена С. Кудрявцевым и Ю. Тарасовым. События развивались стремительно. Подготовленный мною доклад о „супер-hi-fi” и перспективах его развития в СССР решено было заслушать на совещании у министра Э. Первышина. Для участия в совещании были приглашены непререкаемые авторитеты из ВНИИРПА: к. т. н. В. Колесников, к. т. н. И. Алдошина (заведующая лабораторией акустики), д. т. н.Л. Кононович (заведующий отделом радиоприемников). Доклад продолжался около 40 минут. В тот день я понял, что сыграл не по правилам. Не обещая быстрых успехов, я большую часть времени проговорил о подстерегающих нас трудностях, о необходимости закупки зарубежных средств измерения, а главное - и, наверное, зря - рассказал о загадочном ингредиенте X, о том, что для его поисков могут понадобиться годы.
Когда я замолчал, воцарилась мертвая тишина. Молчали непререкаемые научные авторитеты. Все ждали грома и молний. Наконец в тишине зазвучал голос министра. Поглаживая одной рукой другую, он довольно спокойно сказал: „О вас мне все известно, в том числе и о ваших достижениях в Судпроме. Если все, что вы сказали, правда, то нам не нужен „супер-hi-fi”, на который потребуются годы. За это время нас всех уволят, да и валюту на закупку средств измерений мы вам не дадим. Но сама идея неплохая, поэтому я предлагаю в сжатые сроки подготовить приказ по отраслевому управлению о создании в СССР „супер-hi-fi” и оформить технические задания на разработку его компонентов со сроком окончания опытно-конструкторских работ в 1981 году. Со всеми вопросами, касающимися финансирования этой тематики, обращаться к моему заместителю..."
Именно так в начале 1979 года был дан старт работам по созданию усилителя, который я, воспользовавшись своим отцовским правом, нарек „Сталкером" (тогда я был под сильным впечатлением от фильма А. Тарковского). Название вполне отвечало авантюрному духу всего проекта и ощущению, что нам придется блуждать по зоне, где законы объективного мира не всегда исполняются. „Сталкер” стал полигоном для удовлетворения за государственный счет моего любопытства, касающегося загадочного ингредиента X.
|
