Anouar Brahem: oud
Dave Holland: double bass
Jack DeJohnette: drums, percussion
Django Bates: piano
.
.
Звучат арфа и голос! Анна-Мария Хефеле. - By this river (Brian Eno).
...а здесь уже побольше инструментов, но всё та же Хефеле.
H.I.F.Biber. Rosary Sonata 1.
***
Anna-Maria Hefele, overtone singing
Eva-Maria Rusche, harpsichord
Anna-Liisa Eller, kannel
Wolf Janscha, jew´s harp
Marco Ambrosini, nyckelharpa, jew´s harp.
Так-так! Отлично. И - ... что? (Что "ноу комментс" - как обычно - это понятно. Стоило ли из-за этого интернет марать?).
Так - что? Какие впечатления от трёх ECM-овских - а это знак безусловного качества записи! - композиций?
Кто там восхищался? Значит, что-то поняли? Что-то можете сказать?..
... а то, что музыка Баха (ролик 1) слушается - при прочих равных в звуке - и свежее, и живее, и интереснее всех этих побитых морозом, как бы глубокомысленных "импровизаторов", которыми тут принято восхищаться наперебой, сходу, сразу после, а часто и до выхода альбома, ориентируясь на "лейбак" и местных "авторитетов". Восхищаться, не имея после ознакомления и покупки (скачивания) ровно никаких чувств и мыслей.
Деградирует музыка? А слушатель?
"А им, хоть Бони М, хоть краковяк,
Сидят и не башляют ни хрена"
Андрей Кончаловский (режиссёр, в прошлом -ученик Московской консерватории) - о пианисте и дирижере, однокурснике Владимире Ашкенази:
- Талант – вообще счастье, талант музыканта – счастье особое.
Свободно льется речь, понятная всем. На этом языке говорит весь мир, переводчик не требуется. А когда талант к тому же признан – счастье двойное. Признание дает творческую свободу. Отдельный разговор о моем отношении к его игре. Он, конечно, гениально одаренный музыкант, его пианизм – нечто невероятное! На протяжении жизни он очень менялся. Мое обожание со временем прошло и через скепсис. Был период, когда он играл чересчур чисто. Складывалось впечатление, что это игра без единой ошибки, в том числе и ошибки божественной. Из-за этого от его исполнительства слегка веяло хрестоматией. Где-то в 60-х, став несколько больше разбираться в интерпретациях, я пошел на концерт Володи и на выходе столкнулся с Рихтером, давно знавшим меня еще по дедовым Буграм.
– Как вам, Святослав Теофилович? – спросил я. Он улыбнулся, немного неловко поднял плечи и, как бы извиняясь, сказал:
– Слишком безупречно.
Я даже не до конца понял, что он имел в виду. Наверное, то, что в Володиной игре мало было оригинальности, неожиданности, все идеально предсказуемо. Нельзя, скажем, спутать игру Софроницкого или Гульда ни с чьей иной, так могли сыграть только они, логично, но непредсказуемо. Великое искусство всегда логично и непредсказуемо. Искусство менее великое – логично и предсказуемо. У Ашкенази предсказуемости было больше, чем надо для великого искусства. Но потом это выросло в совершенно иное качество – в огромную непредсказуемость, в мощный классицизм. Какое-то время я почти не покупал записей Ашкенази, а потом купил, и это было для меня замечательное открытие. То, что он сделал с Третьим концертом Рахманинова – по архитектонике, тому, что в музыке главное, по соотношению содержания и формы, по интерпретации, – было потрясающе. Последние пятнадцать лет в моем отношении к нему скепсиса не было – было обожание, и еще – уважение, которому я научился, увы, очень поздно.
...Ну конечно, я играл – играл неплохо (у меня сохранилась программка вечера памяти Кончаловского: играл Рихтер, за ним в программке – я), много занимался, готовился к конкурсу, переиграл руку. Я как бы изо всех сил старался быть профессионалом, профессия меня затягивала. И все равно где-то в глубине, внутри себя я чувствовал, что никогда такой творческой свободы, такой совершенной техники, какая есть у Ашкенази, мне не достичь.
...У Володи (Ашкеназ) была беда – от его обуви шел запах. Ну может, не столь сокрушительный, как от сыра в повести Джерома, но я почему-то обратил внимание. Я чувствовал, что именно на меня возложена миссия избавить от него музыкального гения, собирал отовсюду наиполезнейшие на этот счет рекомендации и немедля передавал их Володе. Они ли возымели действие или что-то иное, но заслугу в победе над этой напастью приписываю исключительно себе.
Другой бедой, от которой, как я решил, ему пора избавляться, было его неведение во всем, что касалось плодов древа познания. По натуре своей он был интроверт, боялся женщин. Мы выпили водки, я сказал, что прекрасный пол не зря называется прекрасным и пора ему уже в том убедиться. Володя, побледнев, согласился. Без труда была найдена девица, соответствующая ситуации. Я объяснил ей, что это Володя Ашкенази, великий музыкант, о нем надо позаботиться. Они закрылись в другой комнате, мы с приятелями продолжали пить, слушать музыку, говорить о высоких материях; родителей, естественно, не было – лето, уехали отдыхать. Через полчаса дверь открылась, выглянула девица:
– Ну где клиент?
– Как где? Он с тобой.
– Какое со мной! Я его жду уже двадцать минут.
Оказалось, он вышел пописать и тихонько слинял из квартиры.
Надеюсь, Володя простит мне эти воспоминания. Это было так по-детски и так наивно!..
Зачем всё это, становится ясно на отметке ... Ну, это же как сразу рассказать читателю детектива, кто убийца!
Нет уж, на такое я не способен. Смотрите сами.
Кстати, а ваша версия - на какой же отметке становится всё ясно?
(Вот бы такое в Ленинградский рок-клуб конца 80-х запустить!)
.
.
Кто в армии служил, тот Хэйдена не любит.
А я люблю его искусство, этого Чарли Хэйдена. Контрабасиста, прекрасного партнера и лидера.
Charlie Haden & The Liberation Music Orchestra - Sandino.
/
Наши музыкальные коллекции: как создавались, как развивались, к чему идем?
